Православная этика труда

В православии этика труда, также как и в католицизме и протестантизме, не представляет собой какого-либо определенного кодекса законов о труде или свода предписаний. Она дает общие принципы и ориентиры, призванные по-христиански осмыслить и облагородить человеческий труд, обратить его на служение высшим целям. Для понимания этики труда в православии важно уяснить учения о свободе, воле, спасении, путях достижения святости и представления о жизненном идеале.

В учении о спасении подчеркивается необходимость наличия как Божественной, так и человеческой воли. Спасение - это не какой-то единовременный акт, а непрестанно утверждаемое состояние, которое подтверждается деятельной любовью к Богу и ближнему "доброделанием". Доброделание подразумевает наличие подвига, аскезы в широком смысле этого слова: самовоспитания, самосовершенствования, воздержания, смирения, и вообще, действенного устремления к добру.

Аскеза занимает важное место в православии. Наличие аскетического подвига означает рассмотрение земной жизни как приготовление к жизни вечной, как ступеньку, частью вечного существования, а не разделения их. Каждый человек должен свергать с себя грехи, как плотские (блуд, чревоугодие и т.п.), так и душевные (страсть сребролюбия и корыстолюбия, стяжательства, гордыню и т.п.). Поэтому всякий труд, совершаемый ради богатства, стяжания, сребролюбия, славы, власти и т.д., означает отход от требований аскезы и порицается. Православный должен совершать подвиги и добрые дела "Христа ради". "Лишь только ради Бога-человека делаемое добро приносит плоды Духа Святого".

Особенности православной трудовой этики

Каковы же особенности православной трудовой этики, ее отличительные черты? Во-первых, на мой взгляд, нельзя не отметить свойственных ей, как впрочем, и всей российской хозяйственной культуре, коллективистских ценностей. Это связано в основном с тем, что, как отмечает О.Платонов "русская модель хозяйственного развития принадлежала к общинному типу экономики". Категориями общины и артели определялись условия совместного проживания и хозяйственной деятельности российских семей, причем не только в деревне, но и в городе. Сначала община складывается, можно сказать под давлением необходимости, так как сообща легче было выжить в суровых климатических условиях на бескрайних пространствах. Впоследствии община защищала от угрозы завоевания соседними племенами, обеспечивала безопасность в экономической, правовой и морально-этической сферах.

Православная церковь окончательно укрепляет статус общины, ценности коллективизма в русской христианской общине воплощаются в соборности. Именно соборность становится духовной основой национального единства и создания великой российской державы.

Преобладание коллективизма над индивидуализмом объясняет и тот факт, что еще до появления бригадной формы организации труда в России люди трудились в артелях, кооперативах, на этих основах формировалось и развивалось российское предпринимательство. И если западная технология пошла по пути "тейлоризма", "конвейеризации", то российские предприниматели совершенствовали артельную форму организации труда, стимулирующую интерес к труду и способствующую развитию смекалки, знаний, умений и взаимопомощи.

Таким образом, можно сказать, что русский коллективизм с его соборным духом способствует тому, что российское государство становится, своего рода, большой общиной. Что касается ценностей рационализма и практицизма российской хозяйственной культуры, то они начинают проявлять себя не только на уровне индивидуального хозяйства, но и на уровне этой большой общины в готовности русского предпринимательства служить общественному благу, своему Отечеству. Меняются и представления о праведном труде, если в средневековом "Домострое" они проявляют себя в нестяжательной экономике самодостаточного хозяйства, то впоследствии идеал праведного труда воплощается в активной благотворительной и меценатской деятельности во имя Великой России. Это способствует росту предпринимательской активности в XIX и в начале XX века.

Одним из первых исследователей трудовой хозяйственной этики православия является о. Сергей Булгаков, уделивший в своих работах большое внимание проблемам хозяйственной жизни в православной России. Подобно известному западному социологу М.Веберу, обратившему внимание на значение протестантской трудовой этики для экономического развития Европы, С.Н.Булгаков отмечает важность религиозного фактора, формирующего ценностно-мотивационное отношение к труду, богатству и накоплению. Затрагивая тему христианского отношения к труду, С.Булгаков пишет: "Труд имеет незаменимое значение для человека, как средство воспитания воли, борьбы с дурными наклонностями, наконец, как возможность служения ближним" Это определение труда можно назвать общехристианским. Однако, говоря об исторической роли христианства, которое "подняло сознание достоинства труда", Булгаков отмечает, прежде всего, христианские монастыри, являющиеся очагами хозяйственной культуры. Таким образом, мы видим, что с точки зрения православного человека, идеал трудового служения воплощен в образе труженика-монаха.

Действительно, положительное влияние православной этики труда наглядно представлено в процветающей экономики многих монастырей. Ярким примером тому, например, является Соловецкая обитель, где титаническим трудом в жесточайших климатических условиях выращивались даже цитрусовые. Трудолюбие как добродетель в православии наиболее ярко отражено в "трудничестве" - трудовом послушание и выполнении самых тяжелых работ, что являлось неотъемлемой частью духовного совершенствования и жизни в православном монастыре. Однако труд в православии был далеко не единственным способом быть угодным Богу, как, например, в протестантской трудовой этике, более высшими по своей душеспасительной ценности являлись молитва, пост, созерцание. Кроме того, монашеский идеал полностью отрицал частную собственность, труд христианина в монастыре не измерялся в денежном эквиваленте, что способствует определенному отношению к богатству. С.Булгаков говорит о том, что православие не стоит на страже частной собственности как таковой, автор подчеркивает противоположность подхода к этому вопросу католической церкви, видящей в частной собственности установление естественного права. В православном отношении к богатству, так же, как и в отношении к труду, подчеркивается первостепенное значение свободы духа, но духа подчиненного Божественной Воле. Человек, в православном понимании, лишь управитель вещного мира, и только Бог является его полновластным собственником. Что касается отношения к накоплению, то православная трудовая этика одновременно осуждает расточительность, и в то же время, учит употреблению своего богатства на благо ближних, милосердию и благотворительности.

Оказывается, можно выбрать «Основы православной культуры», а не светскую этику, руководствуясь сугубо профессиональными психологическими соображениями. Беседуем на эту тему с кризисным психологом, руководителем центра кризисной психологии при Патриаршем подворье - храме Воскресения Христова на Семеновской (Москва) Михаилом Хасьминским.

Дом, построенный на песке

Михаил, какая вообще связь между сферой Вашей профессиональной деятельности, психологией, и вопросом о том, что лучше изучать в курсе ОРКСЭ - «Основы православной культуры» или «Светскую этику»?
- Я кризисный психолог, мне постоянно приходится работать с людьми, которые не могут справиться с теми или иными жизненными потрясениями, несчастьями, зависимостями. И разбираясь в их ситуациях, я отчетливо вижу, в чем их главная беда. Она - в отсутствии того, что часто называют «жизненным стержнем», а точнее говоря, в отсутствии внутренней иерархии ценностей. У них нет четких убеждений, они не понимают, что абсолютно необходимо, что возможно, что нежелательно, а что категорически недопустимо. Поэтому, сталкиваясь с проблемами и с искушениями, они ломаются. И дело не только в недостатке силы воли - гораздо хуже, что они просто не знают, на что ориентироваться, как поступать в сложных жизненных обстоятельствах. Тут, в этом я глубоко убежден, правильное и хорошее преподавание в школе «Основ православной культуры» уберегло бы многих моих нынешних пациентов от необходимости обращаться ко мне за помощью.
- Вы настаиваете, что выбирать нужно именно модуль «Основы православной культуры»? Но разве курс светской этики не дает человеку такой же стержень?
- Я твердо убежден: не дает. Безусловно, там произносятся верные слова - о нравственности, о добре, о любви к Родине и так далее. Однако при попытке обоснования этих принципов учитель неизбежно столкнется с проблемой авторитета. Дело в том, что источник этих нравственных норм остается неясен. Преподаватель светской этики может говорить о том, что нельзя завидовать, нельзя воровать, нельзя обижать слабых - а ученик спросит: а почему, собственно, нельзя? Более того, вокруг нас немало примеров, как люди, нарушающие все мыслимые нравственные нормы, преуспевают и для многих становятся образцом для подражания. Что этот преподаватель может ответить своим ученикам?
Откуда вообще берется ответ на вопрос, что хорошо, а что плохо? Это мнение самого учителя? Родителей (у которых могут быть совершенно разные мнения по одному и тому же вопросу)? Общества (в котором существуют полярные взгляды)? Почему ребенок должен всерьез отнестись к этим нравственным ценностям? На это, с моей точки зрения, у светской этики просто не может быть ответа - при всем уважении к тем, кто преподает этот предмет или отдает своих детей на эти уроки.
- А почему на этот вопрос легче ответить преподавателю «Основ православной культуры»?
- Легче потому, что он будет говорить не только от себя, не только от имени родителей. Появляется авторитет, который выше сиюминутной человеческой морали. Не прислушаться к этому Абсолюту очень сложно. Да, в более зрелом возрасте, когда ученики подрастут, они могут спорить, бунтовать против заповедей этого Абсолюта, они будут нарушать их. Но просто отмахнуться от понятий о добре и зле, которые даны Богом, а не человеком, не удастся. В этом смысле позиция учителя получает серьезное основание.
Есть Бог, и Бог дал человеку свободу, дар различения добра и зла, дал нравственные нормы (заповеди), и соблюдать их нужно именно потому, что это БОЖИИ ЗАКОНЫ. Этот ответ убедителен уже безотносительно к тому, каков личный авторитет учителя, потому что учитель говорит не от себя, а высказывает христианскую позицию. Пользуясь евангельскими сравнениями, «Светскую этику» можно уподобить дому, построенному на песке, а «Основы православной культуры» - дому на прочном фундаменте.
Еще раз подчеркну: при всем уважении к разным модулям курса я считаю их несравнимыми между собой, потому что

«Основы светской этики» остаются не более чем обзором и перечислением разных человеческих мнений и версий о плохом и хорошем. А «Основы православной культуры» дают реальный шанс структурировать личность ребенка. С педагогической и психологической точек зрения между одним и другим - пропасть.

Ни слова о страстях

А Вам скажут, что светская этика - для счастливых людей, а Православие - для людей несчастных, которым просто не повезло по жизни.
- Мой опыт психолога говорит о том, что кризисы, безусловно, переживает каждый человек. Исключений нет. Людей, которые счастливы и благополучны всегда, не бывает. Возьмем даже не обязательно какие-то кризисы, а, например, пагубные страсти, которые, кстати, к кризисам неизбежно приводят. В светской этике, в отличие от Православия, не говорят о том, как от них избавляться. По опыту своей работы я могу сказать, что, например, из наркоманов лишь те в итоге отказываются от наркотиков, кто пришел к вере.

Скажу принципиально важную вещь. Православие выстраивает в сознании человека систему нравственных приоритетов, структурирует его личность, дает крепчайший внутренний стержень. И только имея такой стержень, можно справляться с труднейшими кризисами.

Ведь, действительно, каждому рано или поздно придется, например, пережить смерть близкого человека, сильно заболеть и, возможно, задуматься о суициде. Христианство выработало в себе такие аскетические практики, которые позволяют успешно справляться с самыми предельными кризисными состояниями. Как практикующий психолог, лично я не встречал всерьез верующих людей среди, к примеру, тех, кто делал попытки суицида. Или почти нет среди верующих наркоманов. Среди верующих гораздо меньше разводов. Этот список можно продолжать.
Отчего это происходит?
Когда человек обращается к вере и перестраивается внутренне, у него исчезает фрустрация* и он вновь может нормально функционировать. Или, например, каждый человек в жизни сталкивается с таким явлением, как навязчивые мысли. И если в православной аскетике разработаны четкие методы по борьбе с ними, то светская этика даже не рассматривает подобные вещи, а светская психология и психиатрия часто перед ними просто пасуют. В то время как аскетический опыт, который дает Православие, позволяет в незапущенных случаях научиться себя контролировать и справиться в том числе и с навязчивыми мыслями.
Тема зависимости опять же - алкогольной, игромании и так далее. У православного человека есть гораздо больше возможностей из всего этого выбраться, при желании, конечно. Ему будет очень тяжело, но у него есть своего рода дорожная карта на этот счет. Или еще такой деликатный момент. Например, девочку отправляют изучать светскую этику. На этих уроках ей говорят, что девственность надо хранить. Но на вопрос, а зачем ее вообще хранить, светская этика ответить опять-таки не сможет. И, не дай Бог конечно, но если эта девочка в 16 лет лишится девственности в компании каких-нибудь отмороженных ребятишек без тормозов, то вопрос «почему это случилось» ее родители должны адресовать уже себе. Остановить по большому счету здесь может лишь табу религиозного плана. Так сказано - так надо, потому что это чистота. И за это придется держать ответ.
А иначе - а почему я, собственно, не могу? Почему нельзя попробовать наркотики? Один раз попробую, что за ощущения, а там видно будет.
- Но могут быть и рациональные, посюсторонние контраргументы. Испортишь здоровье, станешь наркоманом - это предельно понятно, с точки зрения простого здравого смысла.
- Любой рациональный аргумент можно оспорить. За один раз не испорчу! Ведь как обычно начинают наркоманы? Барыга, которому нужно продавать эту гадость, предлагает попробовать только один раз, в долг, а подчас и бесплатно. Вдруг понравится? Попробуй, чего там. Второй раз хочешь? Видишь, первый раз у тебя все нормально было? Ну и чего, давай и второй раз. Боишься, что привыкнешь? Да ладно, сказки все это. А когда человек начинает уже привыкать, то все, это уже его клиент.

Крепкие корни

Вы говорите, что лишь Православие помогает по-настоящему справляться с кризисами, которые неизбежны в жизни каждого человека. Но если взять сам предмет ОПК, разве на нем детей учат этому? Разве там говорят, как себя следует вести и что думать, например, в случае неизлечимой болезни, смерти близкого человека?
- Конечно нет. Но на уроках могут заложить базу, опираясь на которую, человек сумеет в своей дальнейшей жизни справляться с кризисами.
Тут возможна такая аналогия: в институтах не учат всему, что может потом случиться на работе. Там учат тому, как все правильно структурировать, как вообще подходить к делу. И дальше человек, уже имея такое структурное мышление, самостоятельно достигает каких-то высот. С ОПК, на мой взгляд, дело обстоит так же.
Да, правильно, на этих уроках изучают не собственно Православие, а православную культуру. Но слово «культура» происходит от латинского глагола colere, что значит возделывать землю, ухаживать за чем-либо. А для возделывания земли нужны определенные инструменты. Одними руками ее никто никогда не возделывал. Вот как раз таким инструментом и является религиозная основа культуры. Поэтому на уроках ОПК все равно неизбежно пойдет речь о православном вероучении и о том, как православный христианин должен поступать.
Еще можно привести метафору из мира компьютерной техники.

Религия - это своего рода операционная система, которая вкладывается в человека. И если она работает устойчиво и хорошо, то и все программы, которые в нее интегрируются, тоже работают хорошо. А когда операционная система плохая, то любые программы в ней будут вести себя непредсказуемо.

На протяжении веков в истории человечества выстраивалась определенная система, которая отвечала на массу вопросов, давала понимание человека, общества и мира, объясняла, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Сейчас же дело обстоит так, как будто мы подростков одних отпускаем в дикий лес. Но чтобы они смогли там найти дорогу и выйти обратно, им следует дать компас и карту. А ведь Православие - это и есть компас и карта, которые показывают верное направление движения. Ты можешь не идти по этому направлению, но ты хотя бы будешь знать, куда идти правильно. Эту карту, которая тебя о многом предупреждает, давным-давно составили многие поколения твоих предков. Она с тех пор ни капельки не изменилась. Те же страсти, те же проблемы, те же кризисы. Возможно, что кто-то и без компаса и карты выйдет живым из этого леса, но это будет скорее случайность.
Действительно, все хотят вырастить своего ребенка добрым, умным и культурным. При этом многие не считают нужным помогать ему в мировоззренческом выборе. Дескать, вырастет и сам разберется, какую религию принять, к какой конфессии примкнуть. Но ведь это не что иное, как попытка снять с себя ответственность. Чтобы ребенку что-то дать, ты должен сам этим обладать. Было бы странно научить ребенка тому, чего не умеешь и не знаешь сам. А поскольку многие родители сегодня далеки от религии и тоже не имеют никакого внутреннего стержня, испытывают огромные проблемы в этом плане, то они просто снимают с себя ответственность за ребенка.
Но ведь никто не говорит: пусть ребенок вырастет и сам разберется, каким ему быть - добрым или недобрым, умным или глупым. Или пусть сам разбирается, учиться ему в школе или нет. Нет, все родители отдают в школу своих детей, потому что прекрасно понимают, что если он не получит знаний, то он дальше не сможет нормально функционировать в обществе. Но это почему-то не касается того, о чем мы сейчас говорим.
Раньше, у наших предков, можно было не учить детей грамоте. Мы знаем, сколько тогда было безграмотных людей. Но не научить его заповедям Божиим - это было просто невозможно. Ко мне как практикующему психологу сегодня приходят люди, которые закончили с отличием ведущие вузы: МГУ, МГИМО и другие. Люди глубоко несчастные - именно потому, что они или кто-то рядом с ними нарушает эти заповеди. А раньше очень многие были безграмотными, всю жизнь проводили в тяжелых трудах, но благодаря соблюдению религиозных законов, благодаря тому, что у них была очень твердая духовная основа, умирали счастливыми людьми.
Еще Православие можно сравнить с правилами дорожного движения. Можно, конечно, как-то ехать и без правил по дороге. Куда-нибудь и доедешь, возможно, если сильно повезет. Но, скорее всего, попадешь в аварию. Но так же ведь и в духовной жизни - если не следовать определенным правилам, наработанным на основе огромного опыта (как и в случае с ПДД), то жизненной катастрофы избежать вряд ли получится.
Сейчас у людей резко растут амбиции, но они не соответствуют их реальным возможностям. Потому что не все могут быть министрами или миллионерами. И начинается фрустрация. А фрустрация приводит к отчаянию. А отчаяние приводит ко всему остальному: депрессиям и суицидам.

- Смирения не хватает.
- Правильно. Но многие современные люди даже понятия об этом не имеют. Опять же, попробуйте секулярному человеку объяснить, что такое смирение и зачем оно нужно. Как светская этика сможет объяснить, что такое гордыня? Или для чего нужно смирение, причем смирение перед Богом?
К чему вообще подстегивает секулярное общество? Бери от жизни все! Ты должен быть успешным, сильным, позитивно мыслить. А если уже нет возможности «взять от жизни все», если нет возможности мыслить позитивно? Светская этика в данном случае уже не поможет. У человека начнется фрустрация. И у него либо сознание изменится на религиозное, если семя посеяно, либо человек уйдет куда-нибудь в невротизм или даже в суицид. Вот, собственно говоря, что мы выбираем, когда выбираем для ребенка религиозное воспитание или его отсутствие.
Точно так же, например, никто не хочет, чтобы его ребенок, когда вырастет, попал в какую-нибудь секту или в какую-то совершенно чуждую религиозную систему. Но шансы попасть туда резко вырастают, если человек не знает своей религии. Свято место пусто не бывает. Если не заложили фундамента своей веры, то легко подберется вера чужая. И когда ребенок будет зависать у каких-нибудь сектантов, что вы станете делать?

Еще один очень важный момент. В религиозной системе координат есть абсолютный законодатель - Бог. В предмете «светская этика» много говорится о духовности, любви, самопожертвовании, добре и зле, но критериев не дается.

По сути, это советский вариант этики.
Было же, например, самопожертвование в Советском Союзе? Очень многие жили ради других, жертвовали собой. Развод порицался обществом, и люди понимали, что должны стараться иметь хорошую и крепкую семью. Но как только Советский Союз распался в 1990-е и его идеологическая конструкция рухнула, все страсти тут же вырвались наружу. Все сразу забыли о самопожертвовании. Внешние условия изменились, и тут же изменилось и внутреннее состояние человека. А вот у православного человека, по-настоящему православного, как бы внешняя ситуация ни менялась, внутренний стержень останется неизменным.
Так что, выбирая предмет для ребенка, стоит серьезно над этим подумать.

5 причин выбрать ОПК по мнению Михаила Хасьминского

1. Православие придает человеку внутренний стержень, выстраивает правильную внутреннюю иерархию ценностей.
2 Православие, в отличие от светской этики, ссылается на Абсолютный авторитет, который выше сиюминутной человеческой морали. Заповеди - это не человеческие, а Божии законы.
3 Православие помогает по-настоящему справиться с жизненными кризисами, неизбежными в жизни каждого человека.
4 Православие помогает успешно бороться с пагубными страстями и зависимостями.
5 Православие является своего рода правилами дорожного движения в духовной жизни. Следуя им, можно избежать жизненной катастрофы.

После глубоких исследований М.Вебера в области сравнительного анализа социологии мировых религий представление о том, что именно религиозная этика формирует хозяйственный, социальный и политический мир современных цивилизаций превратилось в научно доказанное положение. Истинной властью обладают лишь те идеи, которые бессознательно действуют на души людей,- именно такой является власть религиозной этики. Как остроумно заметил Г.Лебон, могущественные тираны прошлого - Тиберий, Чингисхан, Наполеон - были весьма деспотичными властителями, но Христос, Моисей, Будда, Магомет и Лютер из глубины своих могил еще сильнее властвовали над душами 186 .

Все революции прошлого и настоящего яростно боролись с религиями, используя самые жестокие способы ее истребления: так было в революционной Франции, в революционной Кампучии, так было и в революционной России. Но если религиозный энтузиазм мог длиться столетиями, воспламеняя сердца миллионов, то революционного энтузиазма хватало лишь на несколько месяцев, в лучшем случае-на несколько лет, а испарившись, он оставлял повсеместное уныние и растерянность. Эта растерянность и стала настоящим уделом народов, переживших великие революции с их великими учениями.

Формирование православной цивилизации в нашей стране было прервано в начале XX века большевиками, и только спустя семьдесят лет, в конце столетия, мы снова задаем себе эти сакраментальные вопросы: какой тип цивилизации формирует православная этика? в чем своеобразие православной морали и какие практические импульсы в сфере политики она формирует?

Любая общественная мораль, религиозная и сугубо светская, состоит в оценке человеческого поведения, в запрещении или поощрении определенных человеческих поступков, поэтому принято говорить о моральных законах и нормах. Античная философия понимала мораль как естественное право: на практике правила вежливости, приличия (конвенциальные нормы) и нормы морали существенно не различались. Десять заповедей Ветхого Завета являют собой образец классического морального закона-все нормы здесь определяют, формируют человеческое поведение: «не убий», «не прелюбодействуй», «неукради», «не лжесвидетельствуй», «не сотвори себе кумира», «соблюдай день субботний», «не произноси имя Бога всуе», «чти отца и матерь своих», «не имей иных богов», «не пожелай дома и жены твоего ближнего».

Принципиально иной характер имеет христианская мораль. Здесь уже не нормы поведения становятся объектом внимания, а внутренний строй человеческой души: она направлена не на действия людей, а на их бытие. Цель христианской морали - в совершенствовании самого существа человека, его духовного состояния: «быть совершенным, как Отец небесный» - вот главная заповедь христианства. Если поступки человека видимы всем и должны быть одинаковы для всех, то состояние человеческого духа открыто лишь Богу и самому человеку, это состояние индивидуально. Этика христианства-религиозная этика личности, она сокровенна и незрима. Здесь каждый должен индивидуально развивать нравственный «талант», ему лично вверенный Богом 187 .

Христианская этика придает огромное значение нравственной активности человека в мире, но православие, протестантизм и католицизм по-разному интерпретируют основные задачи и существо христианской политики. Именно поэтому они создают разные практические импульсы к действию человека в хозяйственной, социальной и политической сферах, формируя различные типы цивилизаций. Как отмечает А.В.Карташев, «слово Божие» звучало и звучит не только на еврейском и греческом, но и на латинском, и германском, и славянском, и на всех языках мира, калейдоскопически преломляя в них и в душах разных культур тайны Откровения 188 .

Ключевым здесь является вопрос о различии этики индивидуализма и этики коллективизма в процессе нравственного преобразования мира. Дело в том, что российское политическое сознание до сих пор не преодолело опасную иллюзию, согласно которой западная экономико-центристская модель гражданского общества, построенная на началах индивидуализма и обмена, является эталоном, до которого России еще предстоит «дотянуться». Между тем православная этика коллективизма способна сформировать принципиально другой тип гражданского общества-этико-центристскую модель, которая обладает более высоким социально-политическим потенциалом. Современные политики забывают о том, что русская история убедительно доказала преимущества этой модели в переломные моменты истории: именно россияне спасли Европу от татаро-монгольского ига, нашествия Наполеона, фашизма.

Напомним, что в христианском понимании существуют два основных пути совершенствования мира: путь сущностно-нравственного внесения добра в человеческие души, совершенствование самого человека и путь воздействия на порядок жизни, на действующие в ней нормы и отношения. Христианская политика в широком смысле слова включает оба этих пути, что признается всеми христианскими религиями. Главный вопрос в том, какое направление совершенствования мира признается определяющим, как расставляются акценты в выборе приоритетов. Католичество, протестантизм и православие, по-разному фокусируя перспективу, формируют три основные модели человеческой деятельности, создавая тем самым особые типы гражданского общества. Постараемся сравнить их в исторической перспективе.

Н.Кареев в своем исследовании «Идея прогресса в ее историческом развитии» справедливо подчеркивает, что вначале западному человеку христианство явилось как моральное обновление мира с верою в нравственный прогресс, и европейский Запад различал тогда два представления о прогрессе: одно ограничивалось внутренним миром человека, другое было соединено с мечтаниями о наступлении Царства Божия на земле. Однако последующая секуляризация культуры утвердила второе направление в качестве доминирующего, ориентировав западного человека на «эмпирическое» толкование христианского идеала 189 . При этом католический и протестантский эмпирический идеалы существенно различаются.

Католическая церковь берет в свои руки оба меча-духовный и светский, т.е. старается, насколько это возможно, непосредственно через своих клириков (клерикально) влиять на управление земными делами. Католицизм делит человеческую жизнь на подлинную, воцерквленную, где происходит подготовка человеческой души к вечной жизни, и неподлинную, мирскую, в которой человек пребывает временно. Если человек чересчур усерден в мирской жизни и забывает о Боге, он утрачивает шансы на спасение своей души. И только тот, кто усерден в церковной жизни- славит Бога, соблюдает посты и праздники, жертвует на храм, ходит к исповеди и причащается,-обретает спасение 190 . Говоря словами Вебера, католицизм оставляет мир «заколдованным», уповая на магию молитвы и церковные таинства.

Католическая этика не могла дать западной цивилизации необходимой мотивации к успеху в мирской жизни. Для перехода от традиционалистского этоса (в котором отсутствуют мотивы к повышению производительности труда и приумножению капитала) к этосу капиталистическому (в котором присутствует ориентация на приумножение богатства) необходимо было кардинальное изменение строя человеческого мышления, что могла дать только религиозная Реформация.

Вебер приводит пространную цитату из Бенджамена Франклина -наставление молодым людям о необходимости зарабатывать деньги, приумножать их и дорожить ими и подчеркивает в заключение: «Суть дела состоит в том, что здесь проповедуются не просто правила житейского поведения, а излагается своеобразная "этика", отступление от которой рассматривается не просто как глупость, а как своего рода нарушение долга. Речь идет не только о "практической мудрости" (это было не ново), но и о выражении некоего этоса» 191 .

Протестантизм дал западному человеку приоритетную мотивацию на индивидуальный успех в мирской жизни. Он заявил о том, что религиозная жизнь человека и его мирская жизнь едины, причем путь к спасению души лежит именно через преуспевание в мирской жизни. Поэтому церковь и ее атрибуты спасения излишни, необходимо сосредоточиться на рациональной организации собственного дела - это и есть основной священный долг верующего человека. Как заметил Г.Гегель в «Философии истории», протестантизм примирил человека и Бога и «благодаря достигнутому примирению пробудилось сознание того, что мирское способно содержать в себе истину; наоборот, прежде мирское считалось лишь злом, неспособным к добру, которое оставалось чем-то потусторонним. Теперь пробуждается сознание того, что нравственное и справедливое в государстве божественны, что в них осуществляется заповедь Бога и что по содержанию нет ничего более высокого и священного» 192 .

Так в западной цивилизации осуществилось совпадение фундаментальной религиозной идеи (идеи долга, призвания, аскезы) и максимы повседневной экономической и культурной жизни, что вслед за Вебером принято называть «духом капитализма». Нравственная активность человека в мире с точки зрения западного человека-это прежде всего совершенствование порядка жизни, действующих норм и отношений, т.е. совершенствование технически-организационное и социально-политическое. Со времен Просвещения на Западе сформировалась идеология Прогресса, уповающая на внешние гарантии восходяще-прогрессивного общественного развития: на совершенствование правовых норм (правовое государство) и техники (научно-техническое развитие).

Известно, что гражданское общество и политическое государство на Западе основаны на этике индивидуализма-этике автономных индивидов, связанных отношениями обмена. Система нравственных ценностей здесь центрирована вокруг автономной личности, не связанной определенно с какими-то социальными структурами. Как отмечал М.Вебер, такой порядок не может не сопровождаться «ощущением неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида» 193 . В своих нравственных исканиях человек эпохи Реформации обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе.

Нравственный идеал христианского Запада выражен в классической формуле И.Канта: «Категорический императив, который вообще выражает лишь то, что есть обязательность, гласит: поступай согласно такой максиме, которая в то же время может иметь силу всеобщего закона!» 194 . Для западного человека мораль есть результат и основание человеческой свободы, которая свидетельствует о наличии разума. Либеральная парадигма социального действия не интересуется эмоциально-нравственным контекстом человеческих поступков, более того, она этот контекст отвергает.

Известный парадокс этики Канта состоит в том, что если человек помогает ближнему, предварительно любя его, то он поступает безнравственно. Нравственным является только такое действие, которое изначально не обременено эмоционально-психологической пристрастностью, даже если таковой является любовь. Именно поэтому помощь ближнему здесь предполагается в контексте ожиданий разумного эгоизма, т.е. прежде всего как помощь материальная (именно такой и является гуманитарная помощь западных стран).

Идеал гражданского общества на Западе - это «царство лиц как целей». П.И.Новгородцев справедливо подчеркивает, что в таком обществе из количественного повторения однородных нравственных притязаний не возникает качественно новое социальное взаимодействие 195 . «Царство лиц как целей» ничего не говорит о бесконечном проявлении индивидуальных различий, о высшем синтезе, господствующем над ним, о необходимости солидарности из разрозненных человеческих стремлений. Общество здесь - это та же личность, взятая в своей внутренней обособленности и много раз повторенная в своем самодовлеющем и безусловном значении. Известное замечание М.Вебера о патетической бесчеловечности наиболее ярко характеризует холодное царство лиц как целей.

Западная цивилизация стремилась построить и во многом построила юридическое царство «безликого закона». Не следует преуменьшать значение благотворного действия справедливых законов и общих порядков человеческой жизни: нравственная воля должна стремиться совершенствовать общественную жизнь через законодательство. И такое направление христианской политики - через принудительное совершенствование общих порядков жизни в духе христианской правды - необходимо и благотворно.

Следует подчеркнуть, что утверждение гуманных законов и формирование демократических институтов на Западе происходило (по крайней мере в большинстве случаев) благодаря деятельности верующих христиан. Ф.Бэрри, христианский писатель, в острой полемической статье, адресованной атеистам-прагматикам, говорил: «Надо помнить, что церковь может действовать только через своих индивидуальных членов. Почему,- спрашивают,- церковь ничего не делала, чтобы протестовать против неправды работорговли? На это надо ответить: она сделала гораздо больше, чем протест,- она отменила работорговлю, именно в лице Wilberforce"a. Как церковь могла оставаться спокойной и пассивной, когда стоны жертв рудников и фабрик вопияли к Богу? Ответ на это гласит: церковь услышала эти стоны и освободила жертвы - в лице лорда Shaftesbury (инициатора первого фабричного закона). И доселе можно утверждать, что всюду, где действует созидательное усилие по социальному и личному возрождению, в девяти случаях из десяти вы найдете позади него христианское вдохновение» 196 .

Но не следует забывать и о том, что непосредственные законодательные меры против любых человеческих пороков - эгоизма, жестокости, зла и насилия - это меры принуждения. Они пытаются обуздать человеческую волю извне, насильственно принудить ее к нравственным поступкам. При этом вредные, безнравственные побуждения людей не искореняются, не исчезают, а только загоняются внутрь, сдерживаются человеком. Внешнее принуждение имеет некие имманентные пределы своей эффективности, и эти пределы, по сути, являются тем самым пределом всякого автоматического государственно-правового совершенствования жизни.

Стремление регулировать всю общественную жизнь с помощью принуждения, пусть даже правового, приводит не только к моральному рабству, но и к неизбежному бунту злых сил, которые ищут все новые и новые изощренные пути для своего проявления. Поэтому неизбежной спутницей конституционной демократии становится разветвленная сеть мафии, наркомании, проституции, высокая преступность. XX век показал, что западная цивилизация сегодня не может уже уповать на юридический фетишизм, т.е. надеяться, что законы сами по себе станут принуждать граждан к законопослушному поведению. С тех пор, когда вера сменилась равнодушием и безверием, резко уменьшилась готовность граждан следовать правовым нормам.

Здесь-то и открылась подлинная тайна законопослушания: оказывается, что оно обеспечивается не буквой закона как такового, а христианской интенцией, побуждающей следовать нормам морали. Когда же интенция иссякает, закон все чаще оказывается мертвой буквой, не способной к эффективному социальному побуждению. Об этом хорошо сказал Г.Гегель: «в основе права и нравственности лежит человеческая воля.. .» 197 .

Другой иллюзией западного мира, с которой человеку XX века пришлось расстаться, стала вера в научно-технический прогресс. Когда наука и техника в XX веке предоставили в руки человека невиданное прежде, почти сверхъестественное могущество, оказалось, что тем самым они поставили человечество... на край гибели. Миру со всей очевидностью открылась простая истина - научно-технический прогресс может служить подлинному улучшению условий человеческой жизни только в сочетании с доброй нравственной волей.

Человечество сегодня окончательно убедилось в том, что внешние формы совершенствования мира являются благотворными лишь в той мере, в какой им сопутствует доброкачественная духовная мотивация христианского типа. Как только эта мотивация начинает иссякать, а вера сменяется равнодушием, правовые и технологические практики сразу же оборачиваются не столько добром, сколько злом, обнаруживают свой разрушительный потенциал. Современный мир увидел проблему практического морального разума в том, чтобы заново подвести под эти практики надежный духовный фундамент, вернуть их в лоно морально-христианской перспективы.

И здесь мы должны обратиться к этике православия и задуматься: быть может, именно ей дано сформировать в современном российском обществе новый тип социально-политических отношений? особую модель гражданского общества, способную более эффективно решать современные проблемы общественного развития?

Мы уже отмечали, что православная этика ориентируется не на индивидуальную, а на соборную природу человеческого сознания. Являясь органически неразрывным единством «я» и «ты», соборное сознание вырастает из первичного единства «мы». Человек непрерывно осознает, что он связан с обществом множеством нитей, связью духовной и нравственной. Соборность предстает особым духовным капиталом, питающим и обогащающим жизнь всех членов общества. Размышляя над особенностями русского национального сознания, Н.О.Лосский заметил: «К числу особенно ценных свойств русского народа принадлежит чуткое восприятие чужих душевных состояний... Глубокое проникновение в тайники душевной жизни особенно выразилось в творчестве таких гениальных художников, как Л.Толстой и Ф.Достоевский» 198 .

Яркая характерная особенность русского психологического склада-соборное, кафолическое сознание - нашла отражение в особом идеале гражданского общества. Если на латинском Западе гражданское общество основано на этике индивидуализма - этике автономных индивидов, связанных холодными отношениями обмена, то восточно-православная модель ориентируется на этику коллективизма-этику индивидов, объединенных коллективными нравственными ценностями. Если на Западе система нравственных ценностей центрирована вокруг автономной личности, не связанной определенно с какими-то социальными структурами, то на православном Востоке система нравственных ценностей изначально ориентирована на общественный идеал.

Если в своих нравственных исканиях западный человек обречен одиноко брести своим путем, то на православном Востоке человек ощущает свою принадлежность к: коллективной судьбе, в своих нравственных исканиях он связан с другими людьми. Если западная либеральная парадигма социального действия не интересуется психологическим контекстом человеческих поступков, ориентируясь на создание царства «безликого закона», то восточно-православная этикоцентристская модель социального действия, напротив, особый акцент делает на проявлении духа милосердия, солидарности и сострадательности, ориентируясь на создание более гуманного «общества взаимопомощи».

В конфликте личности с моральными ценностями православная этика последовательно берет сторону личности. Известную христианскую максиму «не человек для субботы, а суббота для человека» православие интерпретирует более гуманно, чем протестантизм и католичество. Лютер, например, так трактует догмат о спасении единой верой (solo fides): грешник, по праву обреченный на осуждение, получает перед судом Божьим прощение, как бы «амнистию», в силу акта веры заслуживая распространения на него искупляющей силы подвига Христова 199 . Именно в этом положении протестантской этики-глубокие корни приверженности западного сознания «царству безликого закона».

Здесь перед нами юридическое представление о Боге как о грозном судье, выражающем карающую справедливость, и о человеке как трепещущем преступнике. Все это кажется православному сознанию совершенно неадекватным несказанной простоте духовной свободы и радости христианской правды. С.Франк справедливо отмечает, что в этом положении протестантская доктрина носит печать «рабского, унизительного и потому противохристианского понимания между человеком и Богом» 200 .

С точки зрения православной этики спасение, обретаемое через веру, не есть амнистия на судебном процессе, оно имеет прямое исцеление и очищение души. Богу достаточно простой тяги человеческой души к нему, чтобы спасти ее; если человек обращается к Богу, то он для него уже не грешник, а больной, ищущий исцеления и потому получающий его. Вне этой тяги к Богу исцелить человека Бог просто не может, как врач не может исцелить больного, который не отдается в его руки. В этом смысле «на небесах больше радости об одном кающемся грешнике, чем о 99 праведниках».

Последовательно утверждая гуманистическое убеждение, что Бог-верховная инстанция бытия-имеет в конечном счете только один интерес: конкретную человеческую нужду и одну только заботу о человеке, православная этика ставит моральные категории и общественные законы на подчиненное место средств, а не целей. В обществе поэтому должен царствовать не безликий закон, а сам человек, не этика безликой законности, а этика человеческой взаимопомощи. Помощь ближнему в данном случае понимается, прежде всего, как духовная поддержка и только потом уже как материальная помощь. Основной метод православной этики, говоря словами А.В.Карташева,- это «духовное, интимное воздействие на верующие сердца» 201 .

Любовь к ближнему православная этика интерпретирует не в духе сильного, помогающего слабому, а в духе равно бессильного, грешного, сострадающего ближнему. На первом месте здесь стоит добродетель смирения: сочувственное разделение вместе со страдающим братом несомого им креста долготерпения. Из православной этики не могла возникнуть деятельная гуманитарная форма филантропии (как она возникла на Западе из этики протестантизма), но могла возникнуть и возникла гуманная этика взаимопомощи. Именно она спасала Россию в лихие годины гражданских и отечественных войн, именно благодаря ей русский народ в роковые моменты своей истории демонстрировал «чудеса коллективного героизма», недоступные сознанию благополучного западного индивидуалиста.

Соборное сознание, проникнутое этикой взаимопомощи, способно сформировать у личности яркое осознание своей социокультурной идентичности, своей нераздельной принадлежности к обществу. Если этика индивидуализма воспитывает восприятие общества в качестве «царства лиц как целей», обращая основное внимание на отдельного человека, то соборное сознание делает акцент на общественном сознании как истинном «мы», воспринимая его конкретно-индивидуально как саму личность, как «я» и «ты».

Хорошо известно, что любовь есть не абстрактное отношение, а сама жизнь - нельзя абстрактно любить «свой народ» или «человека вообще». Соборное целое для каждого члена общества становится конкретно-индивидуальным, и именно поэтому человек в таком обществе способен испытывать подлинно эмоциональное отношение к своему народу, к национальной идее. Гражданское общество, основанное на этике коллективизма, всегда более сильно мотивировано, чем общество «разумных эгоистов».

Сознание русского человека обращено «к миру»: вбирая в себя полноту чужих индивидуальностей, человек через кафолическое преображение выходит из круга самозамкнутой индивидуальности, воспринимает и выражает в своем сознании жизнь всего общества. Нравственный закон при этом понимается уже не только как норма личного поведения, но и как основа обшей нравственной жизни, связывающей всех воедино общей целью - стремлением к идеалу. При этом автономный закон личной воли сам собою переходит в нравственную норму общения, а эта последняя становится основой личной жизни, тем узлом, в котором сходятся индивидуальные различия.

Сознание православной личности в ее общественном проявлении неизменно объединяет два начала: право на равенство и свободу и обязанность «солидарности и единства» с другими людьми. Иными словами, из понятия личности в ее общественном проявлении вытекают не только ее притязания, но и ее обязанности. При этом общественные обязательства для личности диктуются не государством, а ее собственным нравственным законом, присущим ей стремлением к нравственной норме. Можно согласиться с П.И.Новгородцевым: идеал гражданского общества здесь - «всеобщее объединение на началах равенства и свободы» 202 . При этом идеальный смысл общения не исчерпывается принципами формального права, обеспечивающими каждому свое, более полно он выражается в требовании высшего нравственного закона, объединяющего людей духом солидарности и любви.

Русскому сознанию совершенно чуждо индивидуалистическо-моралистическое понимание этики: когда речь идет о нравственных исканиях русского человека, имеются в виду не те ценности, которые приносят личное спасение, а те идеалы, которые лежат в основе всей общественной жизни, ее нравственных основ. Знаток русской души Ф.Достоевский выразил эту истину в анекдоте: русский офицер, прислушиваясь к атеистической проповеди о смысле жизни, спрашивает в состоянии глубочайшего внутреннего сомнения: «Если Бога нет, как я могу оставаться майором?»

Нравственные поиски в глазах русского человека обретают свою ценность лишь благодаря своему отношению к абсолютному, к всеобщему, к общественному идеалу. Как подчеркивает С.Франк, «едва ли можно назвать хотя бы одного национального русского мыслителя, который не выступал одновременно в качестве морального проповедника или социал-реформатора, иначе говоря, в некотором смысле не стремился бы улучшить мир или возвести идеал» 203 .

История достаточно ярко показала современному человеку, что путь автономной морали - западная модель демократии - это система духовного релятивизма и индифферентизма, лишенная всяких абсолютных основ; мир «потухших маяков», оскудевших и утративших обаяние ценностей; мир, в котором происходит самое страшное - опустошение человеческой души. И напротив, этика коллективизма, сотрудничества, соучастия создает общество высокой нравственной мотивации и ответственности, живущее коллективными идеалами, особое значение среди которых занимает национальное начало.

Именно национальная идея как символ собирания и восстановления народной силы и государственного единства дает русскому народу осознание общей связи, вне которой нет будущего для нации и страны. У В.О.Ключевского есть поразительно точный анализ Смутного времени, удивительно созвучный диагнозу нашему времени: «В конце 1611 г. Московское государство представляло зрелище полного видимого разрушения... Государство преображалось в какую-то бесформенную, мятущуюся федерацию. Но с конца 1611г., когда изнемогли политические силы, начинают пробуждаться силы религиозные и национальные, которые пошли на выручку гибнувшей земле» 204 .

Ключевский высказывает очень важную мысль: российское государство возрождается и крепнет только тогда, когда тяжкие бедствия заставляют разрозненные политические силы забыть о своих особых интересах и объединиться во имя национальной идеи, единой коллективной судьбы. К сожалению, Россия всегда покупала свое национальное самосознание великими жертвами и невыразимыми страданиями. Поэтому прав П.И.Новгородцев: «Нужно, чтобы все поняли, что не механические какие-либо выборы и не какие-либо внешние формы власти выведут наш народ из величайшей бездны его падения, а лишь новый поворот общественного сознания» 205 .

Православная этика формирует гражданское общество не через индивидуальные, а через коллективные формы активности, и современная когнитивистская психология доказала, что коллективные формы дают более сильные и устойчивые формы социально-политических мотиваций. Пора и российским политикам вспомнить о национальном кафолическом, соборном сознании народа - именно в нем залог высоких политических мотиваций растерянных и униженных современных россиян.

Путь государственного строительства в России никогда не был путем чисто внешних политических изменений, механического реформирования форм и методов политического устройства. В православной этике особое значение имеют слова Христа: «Царство Мое не от мира сего». Это означает, что сущностное совершенствование мира возможно только с помощью сверхмирных сил: силы Царства не от мира должны проникнуть в мир и исцелить его. Эти силы идут из глубины преображенной человеческой души.

С высоты идеалов православной этики, как подчеркивает С.Франк, «основной, царственный путь подлинно христианского совершенствования жизни» - это путь совершенствования общественных отношений через нравственное воспитание личности, путь «изнутри наружу», от личной жизни - к жизни общественной 206 . Такая модель принципиально отличается от западной модели совершенствования общественных отношений, направленной на первоочередное совершенствование внешних условий жизни.

Вопреки широко распространенной сегодня западной теории модернизации, которая утверждает, что к максимальной политической эффективности приводят радикальные социально-политические реформы, православно-христианская этика видит в этом «основную ересь Нового времени», подчеркивает поверхностность и ложность этой установки общественного сознания. Наилучшие замыслы политических реформаторов остаются бесплодными или ведут к противоположным результатам в тех случаях, когда не имеют опоры в человеческом материале, душах людей, их сознании.

С.Франк сформулировал это положение в виде социального закона: «уровень общественного порядка стоит в функциональной зависимости от нравственного уровня людей, его составляющих» 207 . Следовательно, общественные изменения только в том случае и в той мере плодотворны и ведут к добру, когда и поскольку учитывают данный нравственный уровень людей, для которых они предназначены. Юристам и законодателям известно, что степень мягкости или, напротив, суровости уголовных законов, пределы свободы печати, возможности самоуправления, предоставляемые гражданам, всецело зависят от нравственного состояния людей в данном конкретном обществе. Политики же склонны забывать, что соответствующее соотношение имеет силу и для процессов политической модернизации.

В этой связи полезно вспомнить о деятельности первохристианской церкви, которая вообще не ставила вопрос об изменении общего порядка жизни и действующих в нем институтов, в том числе и такого противохристианского института, как рабство. Она учила смиренно переносить социальное зло, но в отношения между людьми вносить дух братской взаимопомощи, любви к ближнему, уважения к достоинству каждой личности как образа и подобия Божия. Об этом свидетельствуют послания апостола Павла (I Кор., 7, 20-24, Ефес., 6, 1-9, Колосс., 3, 12-25 и др.), известное послание к Филимону и другие памятники раннего христианства.

Исторические свидетельства говорят о том, что именно этот путь «изнутри наружу», от личной жизни к общественной привел к тому, что рабство как институт не только смягчилось, но стало само собой отмирать до того, как его законодательно отменили «сверху». Аналогичный процесс происходил в России в период подготовки и отмены крепостного права: задолго до 1861 г., когда оно было юридически отменено, многие дворяне по собственной воле, движимые чувством христианского сострадания, отпустили на волю своих крепостных крестьян.

Функциональное совершенствование общественной жизни через политические реформы никогда не станет ее подлинным нравственным совершенствованием в смысле уничтожения общественного зла и внесения добра в мир. Православная этика предполагает, что политическое устройство наиболее нравственно и плодотворно там, где отсутствует политический и социальный фанатизм - стремление только мерами внешнего порядка урегулировать общественные отношения. От этого функционального совершенствования принципиально отличается совершенствование нравственное - путь коллективного самовоспитания людей.

Можно согласиться с А.В.Карташевым, который подчеркивает, что восточно-православный путь нравственной активности человека в мире есть путь оцерквления мирян, в то время как латинский Запад идет по пути обмирщения духовенства. Это предполагает, что церковь благословляет меч земной культуры в руках государства, но берет и культуру, и государство (как сферу греха) под свою опеку. Но реализует ее не через внешнее давление, не в форме внешней власти и принуждения, а изнутри, через пастырское воздействие на совесть своих духовных детей, в путях духовной свободы 208 .

Социальная философия давно открыла и объяснила глубинную связь общественных отношений с личными отношениями между людьми. Такая связь осуществляется через сферу общественных нравов и быта. Известно, что между социальными законами, регулирующими в государстве отношения между бедными и имущими, и сферой непосредственно личных отношений между ними лежит сфера традиций общественной благотворительности, сострадательности, обычаев гостеприимства. Здесь действуют добровольные коллективные сообщества, церковные и светские благотворительные организации (наиболее известной среди них является общество Красного Креста). В этой промежуточной сфере и происходит коллективное нравственное самовоспитание человечества, осуществляются коллективные усилия «христианизации жизни»-путь, приводящий к максимально эффективным и прочным результатам.

С этой точки зрения православная община-наиболее гармоничное и плодотворное социальное устройство, роль которого современная политика вообще пока не учитывает. А ведь именно здесь, в небольшом сообществе людей общественный порядок в наибольшей мере носит характер личных отношений и потому определяется внутренними нравственными силами людей, тогда как в более крупных объединениях (и особенно в государстве) социальный порядок опирается на бездушное принуждение, на холодный бюрократизм. Поэтому соседские отношения, различные социальные союзы, местные общины - это и есть те основные каналы, через которые в политическую жизнь может войти животворящий дух личных нравственных отношений, совершенствуя политические институты и законодательные нормы.

В истории русской православной церкви существует прославленная и канонически освященная форма церковных братств - братских союзов мирян, объединенных по профессиональному признаку. Без клерикализма церковь может проявлять общественную активность только через верующие коллективы мирян. В юго-западной русской церкви церковные братства спасли и укрепили православие в XVI-XVII веках, когда сама церковная иерархия испытывала кризис. А.В.Карташев подчеркивает, что при отсутствии гонений на религию братства в России могут расцвести пышным цветом 209 .

Православие высоко возносит звание мирян в церкви. Именно миряне должны христианизировать светскую культуру, «оцерковлять мир»: на то им и дано высокое звание граждан мира и одновременно граждан церкви. Речь идет об участии православно мыслящих ученых, писателей, художников, композиторов и других деятелей науки и культуры в идейном и просветительском творчестве страны. (Напомним, что такую деятельность развивают и другие христианские церкви: например, во Франции существуют Союз католических писателей, Союз католических журналистов.)

Современная политическая социология выстрадала истину, которую в начале века как гениальную догадку высказал П.И.Новгородцев, а потом доказал М.Вебер: демократия, как и всякая другая форма государства, сильна только тогда, когда над ней стоит справедливость, когда народ не забыл, что в мире есть Высшая Воля, перед которой народная воля должна преклониться. Будущее демократии, как и всякой другой формы, зависит от будущности религии 210 . В современной России будущее демократии во многом зависит от будущности православия. Нам предстоит заново открыть национальные корни наших общественных институтов, принципов и норм. Перед новым эшелоном политической элиты стоит сложная задача осознания социокультурной идентичности современных политических форм; должен, наконец, образоваться крепкий духовный стержень общественной жизни, на котором будет держаться гражданское общество и строиться политическое государство.

Вопросы для обсуждения и дискуссии

1. Что, на ваш взгляд, может явиться ключом к сравнительному анализу мировых цивилизаций? Согласны ли вы с тем, что в этой роли могут выступать религиозная этика, социокультурная идентичность, социокультурная психология?

2. Не устарело ли сегодня дихотомическое деление мировых цивилизаций на западные и восточные?

3. Как вы оцениваете гипотезу В.Шубарта о существовании четырех социокультурных архетипов, которые создают гармонического, героического, аскетического и мессианского человека в диалоге культур?

4. Согласны ли вы с тем, что в основе каждой мировой цивилизации лежит определённый архетип или прасимвол культуры?

5. Какие альтернативные пути развития глобального мира предлагают пять мировых цивилизаций? Как вы оцениваете российский социокультурный проект глобального развития?

6. Какие политические пути выхода из экологического кризиса предполагают социокультурные программы восточных цивилизаций? Какая из мировых цивилизаций, на ваш взгляд, наиболее последовательно отстаивает идею мировой гармонии?

7. В чем вы видите точки соприкосновения и конфликта ценностей разных цивилизаций? Согласны ли вы с О.Шпенглером, что представители разных цивилизаций никогда не поймут друг друга до конца? Каким вы видите будущее политического диалога цивилизаций, в котором сегодня каждая из них претендует на солирующую партию?

ЭТИКА В ПРАВОСЛАВИИ

Само собою разумеется, православие не знает автономной этики, которая представляет преимущественную область и своеобразный духовный дар протестантизма. Этика для православия религиозна, она есть образ спасения души, указуемый религиозно-аскетически. Религиозно-этический максимум здесь достигается, поэтому, в идеале монашеском, как совершенном следовании Христу в несении креста своего и самоотречения. Высшие добродетели для монашества суть достигаемое чрез отсечение своей воли смирение и хранение чистоты сердца. Обеты безбрачия и нестяжания являются только средством для этой цели, хотя и не для всех обязательным, как обязательна самая цель. Православие не имеет разных масштабов морали, но употребляет один и тот же масштаб в применении к разным положениям в жизни. Оно не знает и разной морали, мирской и монашеской, различие существует лишь в степени, в количестве, а не в качестве. Можно в этом прямолинейном максимализме монашеского идеала видеть нежизненность и мироотреченность православной морали, которая оказывается безответна пред вопросами практической жизни в ее многообразии. Поэтому может казаться, что преимущество оказывается здесь на стороне гибкого и практичного католицизма с его двумя моралями, для совершенных и несовершенных (заповеди и советы), так же как и протестантизма с его мирской этикой повседневной честности. Нельзя отрицать, что всякий максимализм труднее минимализма, и в своих неудачах и искажениях может вести к худшим последствиям. Однако негибка и максималистична сама истина, которая терпит неполноту своего осуществления, но не мирится с умалением и полуистинами. Христианский путь есть путь узкий, и нельзя его расширять. Поэтому в основных принципах не может быть сделок или уступок в сторону приспособления. Однако упрек в мироотреченности православия должен быть отстранен. Он может бить применяем, самое большее, к одному лишь из исторических ликов православия, определившемуся под односторонним и чрезмерным влиянием восточного монашества с дуалистическим и псевдоэсхатологическим пессимизмом в отношении к миру. Но оно совершенно не может быть применимо ко всему православию, которое полно света Преображения и Воскресения. Православие может быть определено с этической стороны как душевное здоровье и равновесие, для которого, при всей трагической серьезности, свойственной «царству не от мира сего» остается место и для оптимистического, жизнерадостного отношения к жизни и в пределах земного существования. Монашествование есть не единственный и, во всяком случае, далеко не всегда труднейший образ делания заповедей Христовых, я это становится очевидным, если мы остановим внимание на составе святых, прославляемых Церковию: здесь мы имеем, наряду с героями монашеского аскетизма, и мирских деятелей - благочестивых воинов, царей и князей, благочестивых жен и матерей, и Это есть прямое свидетельство известной равноценности разных путей. Каждый должен быть монахом или аскетом в сердце своем. И если можно говорить о монашествовании, как о необходимом для всякого христианина, то это относится лишь ко внутреннему самоотречению ради Христа, которого надо возлюбить больше всего в мире и больше своей собственной жизни. Этим отвергается языческое погружение в мир, безраздельное и безграничное, и установляется необходимость аскетического ему противоборства, при котором имущие должны быть, по слову ап. Павла, как неимущие. Это есть хождение пред Богом, прохождение своего пути жизни с мыслью о Боге, с ответственностью пред Ним, в непрестанной поверке своей совести. Работа над внутренним человеком называется иногда в православной аскетике «духовным художеством», т. е. приравнивается к искусству. Любовь ко Христу является внутренним солнцем жизни, к которому она поворачивается во всех своих проявлениях. И этим установляется особый образ аскетического приятия этого мира и его жизни, аскетического труда и творчества в нем. Не осуждаются и не упраздняются никакие области жизни, как таковые: «каждый должен оставаться в том звании, в каком он призван» (Кор. 7, 20), научал ап. Павел, и, однако, во всем быть христианином. Чрез это внутреннее духовное делание создается мир христианских ценностей в государстве, в хозяйстве, в культуре, возникает то, что называется духом жизни. Православие являло силу свою в воспитании народов востока, - Византии, России, славянских народностей с их своеобразною историей, и оно, конечно, не исчерпало эти свои силы и стоит теперь пред новыми задачами (о чем ниже).

На основании сказанного установляется исторический релятивизм задач и средств, вообще методов православной морали при единстве и абсолютности цели, при ее христоцентризме. Человек живет в мире и в его истории, он подвластен принудительной необходимости этого мира, но он не принадлежит ему и способен возвышаться над ним. Чрез это противоборство сил мира и духовных устремлений в человеке установляется та историческая диагональ, по которой движется жизнь в ту или иную эпоху.

Своеобразную трудность в православной этике представляет уже указанная черта, что православие имеет основной идеал не столько этический, сколько религиозно-эстетический: видение «умной красоты», которое требует для приближения к себе особого «умного художества», творческого вдохновения. Последнее остается уделом немногих, а большинство довольствуется моралью, которая сама по себе не имеет духовного вкуса, не вдохновляет, а лишь дисциплинирует. Православию, действительно, не свойствен тот морализм, который получил свой апофеоз в ригористической и автономной этике Канта, философа протестантизма, как и тот практический пробабилизм, который составляет нередко жизненный нерв католичества. Тем не менее нельзя отрицать, что указанный духовный эстетизм православия исторически иногда выражается в равнодушии к требованиям практичности и, в особенности, к методическому воспитанию религиозной воли, которое прискорбно проявляется во времена исторических кризисов. Здесь должно иметь силу правило, что кто верен в малом, должен быть верен и во многом, и наличие высоких вдохновений не должно умалять значения повседневности. Но при сравнении между православием (по крайней мере, русским) и не-православным христианством проявляется, обычно, та особая задушевность и сердечность, которая наиболее соответствует характеру первого. Характер православных определяется, как основными чертами, смирением и любовью. Отсюда та благожелательная скромность, искренность и простота, которая столь несовместима с духом прозелитизма и властности (compelle intrate), свойственным римскому католичеству. Православие не убеждает и не завлекает, оно пленяет и притягивает, это есть его образ действия в мире. На нем лежит печать Иоанновского христианства: «дети, любите друг друга!». И эта любовь ко всякому, даже без различия его веры, есть черта, объединяющая православных старцев и подвижников и светских писателей, в сознании своем даже удаляющихся от православия, (каковы: Л. Толстой, Лесков и др.). Православие воспитывает прежде всего сердце, и в этом состоит главное его отличие, источник как его превосходства, так и его слабости, может быть, более всего проявляемой в воспитании религиозной воли. Христианская этика, как она развивается в разных христианских исповеданиях, хотя и отражает на себе вероучительные их различия, но, вместе с тем, запечатлена и особым характером разных народов, как и их исторических судеб. Практическая мораль, христианская филантропия есть область, в которой менее всего ощущается разделение христианского мира, и на этой почве он и легче всего объединяется (Стокгольмское движение «Life and Work» наших дней). И думается, что во взаимном общении разные христианские народы, принадлежащие к разным исповеданиям, могут и теперь взаимно поучаться друг от друга. В частности запад может восполнить свою сухость вдохновенностью православия, православный же восток может многому научиться в области религиозного регулирования обыденной жизни у христианского запада. Ибо Марфа и Мария хотя и различны были между собою, однако обе были возлюблены Господом.