Христианство относится к войне довольно-таки сложно и неоднозначно. Вряд ли можно приписывать христианам некий пацифизм, как, впрочем, нельзя говорить и об их милитаризме. ...

Война и мир

Конечно, смертоубийство, само по себе, не может вызывать одобрения у христиан, ведь оно, как и смерть вообще, есть следствие грехопадения. Но именно поэтому война и не может быть побеждена в этом мире. Смерть и все ей сопутствующее исчезнет лишь в трансцендентной реальности «Царствия небесного». На земле можно лишь проявить волю к преодолению последствий грехопадения.

Здесь необходимо прояснить такой вопрос – а чем является, прежде всего, война для христианина? И чем для него является мир? Как нам представляется на эти вопросы великолепно ответил западный исследователь Ф. Кардини, автор интереснейшей работы «Истоки средневекового рыцарства». В ней он рассмотрел отношение апологетов и святых отцов Церкви к войне и военному делу. Результатом этого рассмотрения стал довольно любопытный философский вывод. Согласно Кардини, мир, в христианском понимании, это не столько отсутствие войны, сколько «союз между Богом и человеком, между самими людьми во имя Божественного закона». Современность трактует мир именно как отсутствие военных действий, из-за чего «оказалось возможным предположение, будто война, а не мир, является исконным и нормальным состоянием человечества». Действительно, коли миру придаются преимущественно отрицательные характеристики (он - "не это"), то он и выглядит чем-то небытийным, а значит – незначительным, ненужным. Весьма возможно, что именно потому усилия пацифистов часто не приносят каких-либо действенных результатов.

С точки зрения христианской традиции война – следствие крайнего отчуждения между людьми, и оно, в свою очередь, есть результат отчуждения людей от Бога. Преодолеть это отчуждение можно лишь посредством воссоединения людей с Богом. Это осуществляется с помощью разнообразных духовных практик, которые, как не покажется странным, являются своеобразной войной. Если продолжить мысль Кардини, то получится, что и войну не следует рассматривать как отсутствие мира. Получается, что война, в христианском понимании, становится средством достижения союза Бога и человека, а также союза людей в Боге. И ведется эта война как в духовной области, так и в сфере земных отношений. В первом случае мы имеем дело с классической аскезой, с духовной бранью, которая направлена против страстей, отделяющих человека от Бога и от других людей. Во втором – с классической войной, которая, впрочем, наполнена религиозным содержанием и отличается четкой этической направленностью.

Война духовная и земная

Еще Аврелий Августин, именуемый «теологом войны», провел разграничение между войнами «справедливыми» и «несправедливыми». Справедливые войны ведутся христианами, которые ставят перед собой не только «общественные» цели (защита веры, страны), но и цели личного духовного совершенствования. Такие войны наказывают неправедных и исправляют, испытывают праведных. В ходе справедливых войн человек убивает на «законных основаниях». Он исходит не из собственных страстей, а выполняет функцию инструмента и исполнителя воли Всевышнего. Он действует, прежде всего, как молитвенник, в то время как и сам молитвенник является воином. В письме к солдату-христианину Бонифацию, который испытывал некоторые пацифистские колебания, Августин пишет: «Итак, другие, вознося молитвы, сражаются с невиданным противником. Вы же, те, за кого они молятся, сражаетесь с оружием в руках против видимых варваров».

Таким образом «справедливая» война является продолжением войны духовной, ее неотъемлемой частью. Духовное делание, аскеза рассматривается как высший тип войны – бескровной, но от того не менее, а даже и более действенной. Необходимо вспомнить, что и Новый завет, и труды Святых Отцов прямо-таки пронизаны «воинской лексикой». При этом Евангелие полно симпатией к воинам – здесь можно вспомнить, как пример, сотника из Капернаума, который вызвал восхищение самого Христа.

Новозаветный милитаризм особенно характерен для апостола Павла, призывающего: «Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви, и шлем надежды и спасения». (Фес., I, 5, 8). Он же взывает к христианину: «Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа». (Тим. I I, 2, 3).

А вот весьма характерный отрывок из творения Св. Ефрема Сирина: «Монах подобен воину, идущему на брань, который отовсюду ограждает тело свое полным вооружением, трезвится до самой победы, и беспокоится, чтобы вдруг не напал на него враг, и чтобы ему, если не примет предосторожностей, не попасть в плен. Подобно и монах, если приводя себя в расслабление, обленится, то удобно уловляется врагом; потому, что враг влагает в него нечистые помыслы, которые принимает он с радостию…» Он же советовал монаху: «Когда взойдет на тебя лукавая мысль; извлеки меч свой, то есть возставь в сердцах страх Божий, – и посечешь всю силу вражию. А вместо воинской трубы употребляй Божие Писание. Как труба звуком своим собирает воинов, так и Божие писание, взывая к нам, собирает благие помыслы, и приведя их в строй страхом Божиим, составляет из них полк в противоборство врагу: ибо помыслы наши, подобно воинам, сражаются с врагами Царя».

Сходство между аскетом и воином порой потрясает. Первый умирает для мира, отказываясь от старых связей, второй проявляет готовность лишиться их с помощью вражеской руки. Аскет уходит из мира в монастырь, присоединяясь к братству, спаянному железной дисциплиной; воин покидает житейскую обыденность, вливаясь в ряды армейского братства, также почитающего подчинение. И тот, и другой облачаются в особые одежды, показывая свою отстраненность от обыденного. И тот, и другой сражаются, один - с демонами и собственными страстями, другой - с вооруженным врагом и собственным страхом. Показательно даже сходство в лексике - монахи усиленно задействуют воинскую терминологию.

И указанное сходство между ратным трудом и аскезой не случайно – оно имеет сущностный, метафизический характер. Воинское делание и подвижничество аскета одинаково направлены на мистическое преображение личности человека, предполагающее уничтожение старого, ветхого «я ». Оно, это «я », подвержено порокам, предельно несовершенно, тленно, оно удерживает человека во мраке мира сего, во вселенной, которая поражена грехом. Потому, с точки зрения христианской метафизики, необходимо убить в себе «ветхого человека», необходимо умереть (инициатически) – с тем, чтобы воскреснуть в новом, преображенном качестве, стать «Богом по благодати и усыновлению» (выражение Святых Отцов).

Такая задача стоит перед всеми, но аскет и воин решают ее успешнее всех. Аскет, ушедший из мира, как бы умирает для него, отсекая от себя все страсти, питающие греховное ветхое «я», насыщающие его гнилыми соками больного мироздания. Воин тоже уходит из мира, изъявляя готовность погибнуть за высшие ценности (религию, нацию, государство). Можно сказать, что он приносит себя в жертву, бросает свое ветхое «я» на алтарь победы, подвергая его смертельному риску. Этим он как бы говорит: «если хотите, то возьмите его, я взыскую более высокого и более вечного». И не случайно в средневековье считали, что павший на поле битвы сразу попадает в Рай, ведь от рук врага гибло ветхое «я ». (Конечно, с точки зрения христианской традиции, не любая смерть дает «пропуск» в райские кущи - нужно быть мучеником, погибшим за веру и идею, за то, что выше старого и ветхого «я »).

Воин-христианин стремится, в своей жертвенности, уподобиться жертвенности Христа. Христос после распятия снизошел в ад и там победил инфернальные силы, освободив души людей томящиеся в зоне инферно. Это деяние в средневековье часто осмысливалось как воинско-героическое, рыцарское. В иконографии весьма распространен сюжет Христа-Рыцаря. Его довольно часто изображали в воинских доспехах, восседающим на собственном распятии и попирающим побежденный ад. На Христе – черная туника, которая облачена в золотые латы и ярко-вишневый плащ.

Военное путешествие на небо

Особый духовный смысл имели военные походы. Они, кроме достижения сугубо прагматических целей, символизировали устремленность человека к сферам метафизики. Воин, отправляющийся в поход, ощущал себя, прежде всего, как аскет, который покидает дольний мир и направляется к небесному граду. Военные походы воспринимались как своеобразное паломничество к святым местам, причем довольно часто так оно и было. Знаменитые крестовые походы как раз и носили подчеркнуто символический характер. Завоевание земного Иерусалима мыслилось как обретение Иерусалима небесного. Участникам походов было даровано прощение грехов, что указывало на инициатический характер самого предприятия.

Любопытно заметить, что сколько-нибудь успешным был лишь первый крестовый поход (1096-1099), во время которого духовные, идеальные цели действительно доминировали над всеми остальными. Тогда был отвоеван Иерусалим и возникли четыре крестоносные королевства. Самым мощным из них было Иерусалимское королевство, которое символизировало снисхождение на землю небесного Иерусалима. Но по мере того, как крестоносное движение отдалялось от религиозных идеалов, возвышая над ними цели прагматического характера, удача все больше и больше отворачивалась от христианского рыцарства. Местное население наращивало сопротивление пришельцам, в которых оно видело уже не воинов духа, но расчетливых грабителей. Крестовые походы потерпели поражение, ибо они перестали соответствовать своей собственной духовной природе.

Нельзя пройти мимо того факта, что традиции военного паломничества были развиты не только на Западе, но и на Руси. Речь идет о так называемых «каликах перехожих». Калики были не просто сообществом странников, совершающих паломничество на Святую землю или в Царьград, а также сочинявших и распространявших знаменитые духовные стихи. Они посвящали себя еще и богатырскому служению. В толковом словаре В.Даля «калика» определяется и как «странствующий, нищенствующий богатырь». В духовном стихе «Сорок калик со каликою» они предстают «добрыми молодцами», от их зычного крика дрожит «матушка сыра-земля». Указанное стихотворение содержит данные о том, что движение «калик перехожих» было чётко структурировано – у них наличествовал институт «атаманов», обладавших значительными властными полномочиями. Кроме того, калики находились в тесной связи с церковной организацией. В «Уставе Владимира» они названы среди церковных людей. По сути дела, калики перехожие являлись чем-то вроде религиозно-мистическим ордена, сочетающего странничество и нестяжательство с воинским, рыцарским служением.

Искушение яростью

Необходимо еще отметить, что христианская традиция никогда не была склонна идеализировать саму войну, рассматривая ее как некий естественный порядок вещей. Подобный подход был характерен для некоторых направлений древнего язычества. К примеру язычники-германцы верили в то, что только воины, павшие в битве, могут попасть в рай – Вальхаллу. Там они просто продолжат свое занятие войной, причем будут воевать друг с другом – без какой-либо этически оправданной цели. Все остальные были обречены на посмертное существование в царстве теней, которое именовалось Хель. Таким образом война оправдывалась как таковая, ее рассматривали в качестве главного и едва ли не единственного средства духовной реализации.

Напротив, христианская традиция настаивала на том, что даже самая справедливая земная война накладывает некий негативный отпечаток на человека. Сколь не был бы прав воин, как бы не пытался он сохранить бесстрастие, страсти все равно воздействуют на него. Сама обстановка, окружающая войну, битву, возбуждают в человеке ярость, которая подчиняет себе его ум. С одной стороны воин очищает и преображает свое «я» страданиями и риском, с другой стороны он подчиняет это «я» подсознательным стихиям страстей. Возникает некая двойственность. Воин идет путем риска, и без участия в духовных практиках он рискует оказаться во власти бессознательного, уподобиться язычникам. В языческих практиках как раз и было принято входить в состояние священного исступления, в качестве примера можно привести тех же самых германцев – скандинавов. Самыми элитными воинами древней Скандинавии были берсерки, которые под воздействием наркотических снадобий входили в состояние полного безумия и в своем разрушительном экстазе уже не могли ставить перед собой какие-либо цели этического характера.

Показателен культ валькирий – небесных дев-воительниц, который был присущ скандинавам. Они верили, что валькирии распределяют смерти среди воинов, а также уносят их души в Вальхаллу. Весьма вероятно, что здесь имели место быть некие видения, вызванные излишним психологическим напряжением схватки. Сознание исступленного воина растворялось в женственном хаосе бессознательного, что и рождало женский образ.

Христианская традиция всегда пыталась снизить брутальный накал, присущий войнам. Так, в средневековье церковь настаивала на заключении перемирий в дни религиозных торжеств. Иные богословы даже предполагали, что человек, вышедший из битвы, становится (на какое-то время) духовно неготовым к участию в некоторых таинствах церкви. Так, Св. Василий Великий считал возможным не допускать участников войн к причастию на протяжении нескольких лет.

Аскет, занимающийся монашескими практиками, также стоял перед искушением страстями. Его могли охватывать и ярость, и раздражительность. Но обстановка монастыря все-таки располагала к более трезвенному состоянию ума. К тому же монах имел возможность обращать одну страсть против другой. В «Добротолюбии», своде аскетических трудов Св. Отцов Православной Церкви, содержится множество рекомендаций о том, как преодолевать одну страсть посредством другой (например, гордыню – страстью к блуду). Но такая рискованная «игра» требовала присутствия опытного духовного руководителя и сосредоточенно-молитвенной обстановки. Лишь при наличии двух этих условий аскет проходил между двумя страстями, как между Сциллой и Харибдой, и не был уловляем ни одной из них. У воина, само собой, такой возможности не было.

Очевидно, что христианская метафизика войны может пытаться претендовать на то, чтобы считаться неким третьим путем между брутальным милитаризмом и либеральным пацифизмом.

Фундаментальные аспекты библейского повествования служат основой принципов познания, благодаря которым формируется подлинно христианское мировоззрение. Многие христиане спешат развивать то, что они бы назвали «христианским мировоззрением», выстраивая отдельные христианские истины, доктрины и убеждения, чтобы создать формулы для христианского мышления. Несомненно, такой подход лучше, чем подходы многих верующих, которых в самой меньшей степени заботит христианское мышление, однако этого недостаточно.

Ясная и полная модель христианского мышления – качество мышления, которое приводит к богоцентричному мировоззрению – требует, чтобы мы видели всю истину во взаимосвязи. В конце концов, систематическая целостность истины проистекает из того, что Сам Бог является автором всякой истины. Христианство – это не набор доктрин, подобно тому, как механик работает с набором инструментов. Христианство – это целостное мировоззрение и образ жизни, проистекающий из размышлений христианина над Библией и раскрытием Божьего плана, явленного в единстве Писания.

Богоцентричное мировоззрение подчиняет каждую проблему, вопрос или культурную дилемму тому, что открывает Библия, и ограничивает всякое понимание рамками наивысшей цели – принести большую славу Богу. Задание пленять всякое помышление Христу требует не просто эпизодического христианского мышления. Его следует понимать, как задание Церкви, а не только интерес отдельных верующих. Восстановление христианской мысли и развитие всестороннего христианского мировоззрения потребует глубочайшего богословского размышления, самого посвященного применения научных знаний, самой чуткой преданности состраданию, а также смелости встречать все вопросы без страха.

Христианство дает миру уникальное понимание времени, истории и значения жизни. Христианское мировоззрение делает вклад в понимание вселенной и всего, что она содержит, направляя нас далеко за пределы простого материализма и освобождая из заточения натурализма. Христиане понимают, что мир – включая мир материальный – обладает достоинством благодаря тому, что его создал Бог. Одновременно мы понимаем, что должны распоряжаться Его творением и не поклоняться тому, что Он сотворил. Мы понимаем, что каждый без исключения человек создан по образу Божьему, и что Бог является Господом жизни на каждом этапе человеческого развития. Мы почитаем неприкосновенность человеческой жизни, потому что поклоняемся Творцу. Из Библии мы извлекаем ценную идею о том, что Бог находит удовольствие в этническом и расовом многообразии человеческих существ, и такое же удовольствие должны испытывать мы.

Христианское мировоззрение делает вклад в уникальное понимание красоты, истины, добра, осознавая, что эти категории трансцендентные и, в конечном итоге, являются одним и тем же. Таким образом христианское мировоззрение не допускает дробления, которое бы отделяло красоту от истины или добра. Христиане считают распоряжение культурными дарами от музыки до изобразительного искусства, пьес и архитектуры делом духовной ответственности.

Христианское мировоззрение обеспечивает авторитетные источники для понимания необходимости закона и должного уважения порядка . Христиане, осведомленные Библией, понимают, что Бог облек правительство необходимой и важной ответственностью. В то же время христиане осознают, что идолопоклонство и расширение власти – это искушения, которые постигают любой режим. Христиане, черпающие из богатого учения Библии о деньгах, жадности, достоинстве труда и важности работы, могут сделать большой вклад в верное понимание экономики. Те, кто действуют исходя из заведомо библейского мировоззрения, не могут свести людей до уровня единиц в экономике, но должны понимать, что наши экономические жизни являются отражением того, что мы созданы по образу Божьему, а значит, облечены ответственностью быть управляющими всего, что Бог дал нам.

Христианская верность требует глубокой преданности серьезным интеллектуальным размышлениям о вопросах войны и мира, справедливости и равенства, а также должного действия системы законов. Наше намеренное усилие развивать христианское мировоззрение требует от нас постоянного возвращения к первым принципам в неизменном и неусыпном стремлении удостоверится, что образы нашей мысли соответствуют Писанию и фундаментальным аспектам его повествования.

В контексте столкновения культур развитие настоящего христианского мировоззрения должно позволить Церкви Господа Иисуса Христа сохранить бескомпромиссное и достойное доверия основание в любой культуре и в любой промежуток времени. Иметь в распоряжении такую ответственность это не просто интеллектуальный вызов. В значительной степени это определяет, живут ли и действуют ли христиане в глазах мира так, чтобы прославлялся Бог, а Евангелие Иисуса Христа обретало авторитет. Неспособность выполнить это задание представляет собой отказ от христианской ответственности, который бесчестит Христа, ослабляет церковь и ставит под угрозу христианское свидетельство.

Если не будет христианского мышления, не будет и ученичества, ведь мы призваны любить Господа нашим разумом. Мы не можем верно следовать за Христом, если мы, в первую очередь, не думаем как христиане. Более того, верующие не должны быть обособленными мыслителями, которые сами несут эту ответственность. Мы призваны быть верными тогда, когда учимся интеллектуальному ученичеству в общине верующих – Церкви.

По Божьей благодати нам позволено любить Бога нашим разумом, чтобы мы могли служить Ему своими жизнями. Христианская верность требует сознательного развития мировоззрения, которое начинается и оканчивается Богом, занимающим в нём центральное место. Мы способны думать как христиане только потому, что принадлежим Христу, и христианское мировоззрение в конце концов это не более чем стремление размышлять так, как хотел бы Христос, чтобы быть такими людьми, которыми нас призывал быть Христос.

© www . albertmohler . com . Оригинал: http :// www . albertmohler . com /2011/01/14/ intellectual – discipleship – following – christ – with – our – minds / . Статья переведена и опубликована на сайте propovedi . ru с разрешения правообладателя.

Крест и меч, христианство и война - для нас, людей новой эпохи гуманизма, вещи радикально противоположные. Но является ли такое положение истинным в историческом контексте?

История христианства пестрит войнами, где священнослужители благословляют воинов на брань с земными врагами. Для многих современных христиан это соблазн. Не в состоянии примирить высокие идеалы христианства с его историческим прошлым многие начинают упрекать «историческую церковь» в отступничестве от Христа, как это делают большинство современных протестантов.

Действительно: как Бог любви и мира может благословлять войны, где льется человеческая кровь и множится скорбь?

Современное понятие мира, лежащее в основе идеологии пацифизма, определяется через отрицание: мир - отсутствие войны. Однако, Священное Писание вкладывает в понятие мир совершенно иной смысл: это не имманентный, горизонтальный «мир», существующий между людьми, а мир «вертикальный» существующий между людьми и Богом.

В древнееврейской традиции понятия berit и shalom, то есть «союза» и «мира», тесно связаны друг с другом и объединены в общее целое. Ветхозаветный мир - это союз между Богом и человеком, а так же между самими людьми во имя Божественного закона. Этот высший закон и является залогом мира. Более того, он сам и есть этот мир. По свидетельству пророка Исаии, мир есть плод правды (Ис.32,17). Правда понимается как верность союзническим отношениям. Насколько люди нарушают союз с Богом, т.е. насколько они неправедны, настолько они лишаются плода правды - мира. Таким образом, мир - это дар Бога людям, на котором зиждется все міроздание (чтобы не было путаницы в понятиях: «мир», как покой, не война и «мир», как вселенная, мы последнее понятие пишем по старой дореволюционной орфографии, как «мiр»). Однако, в Ветхом Завете субъектом мира является не вся совокупность людей, а только один Израиль, «Богоизбранный народ». При таком понимании мир и война становятся не противостоящими ценностями, а взаимодополняющими, скрепляющими договор о союзе Бога и человека.

Ветхий Завет насквозь пронизывает военноокрашенный мистицизм, где Бог и его народ изображаются в состоянии постоянной войны с язычниками и их идолами. В «Числах» говорится о «Книге браней Господних», древнем собрании национальных и религиозных гимнов. «Второзаконие» советует истреблять все народы и не щадить их. Книги Судей и Царств с радостным чувством повествуют о военных победах «Богоизбранного народа». Из Ветхого Завета можно привести множество примеров насильственных действий, санкционированных авторитетом Самого Бога Воинств («Господь Саваоф»). И все это для того, чтобы когда наступит «исполнение времен», на землю пришел Спаситель. Только в таком контексте ветхозаветной истории можно правильно соотнести заповедь «не убий» и кровопролитие в войнах, который ведет Израиль. Мир, Закон, частью которого была данная заповедь, относится прежде всего к евреям, а иные народы - вне мира, вне Закона, вне Бога. Их враждебность Израилю, одновременно является враждебностью Богу и миру, который Бог дарует людям. Смерть для этих народов в перспективе божественного мира является благом, ибо «не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками (сими), потому что они плоть…» (Быт. 6;3).

С появлением Евангелия горизонт мира (союза) расширяется. Рождение Христа знаменуется ангельским возгласом: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лк. 2,14). Мир пришел на землю. Его наследуют все люди доброй воли, принявшие Христа. Воскресший Искупитель приветствует своих учеников словами «Мир вам!». Но этот мир противопоставляется миру мірскому: “Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так как мір дает вам, Я даю вам” (Лк. 14; 27). “Мир” даруемый Христом есть “мир” немірской, надмірный, горний. Более того, как видно из приведенного текста Евангелия качество «мира» Христа совершенно иное, нежели у «мира» мірского (интересно, что в IV в. епископ Ульфила, сделавший перевод для готов Священного Писания, слово «мир» в указанных местах Евангелия перевел на германский язык, как gawairthi («драгаценность», «сокровище»), хотя у готов традиционно слово «мир» переводилось как frithus и обозначало отсутствие военных действий).

Парадоксально, но горний мiр, мiр истинного мира воюет с мiром дольнем, попавшим под власть дьявола. Поэтому так настойчивы слова Спасителя о войне: «Не мир пришел Я принести, но меч» (Мф., 10, 34), «продай одежду свою и купи меч» (Лк., 22. 36) и т.д. И «миротворцы» блаженны лишь постольку, поскольку несут с собой именно немiрской мир Христа, а не тщетные призывы двум мiрам уклонится от войны или сойтись на каком-либо компромиссе.

Объявляется война нового плана - война в сфере духа, которая, как и ветхозаветная война в сфере материи ведется непрестанно. Всякий христианин с момента крещения становится уже «воином Христовым». Это закреплено в православном чине крещения: при отречении от сатаны крещаемый становится на борьбу с собственным грехом и вызывает на битву сатану и все его полчище бесов, а форма исповедания верности Христу произносится по форме воинской клятвы царю, и война ведется уже не за царство земное, а за Царство Небесное, и поле битвы - душа человеческая. «Ибо мы, хотя во плоти, не по плоти воинствуем» (Кор. II, 10, 3).

Апостольские послания насыщен символами и сравнениями из военной жизни: «отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света» (Рим., 13, 12), «…с оружием правды в правой и левой руке» (Кор. II, 6, 7), «Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения» (Феc. I, 5, 8), «Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа» (Тим. II, 2, 3). «Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтоб угодить военачальнику» (Тим. II, 2, 4).

Итак, для христианина «воинствовать», жить по-христиански, чувствовать и ощущать по-христиански - значит вести «священную войну». Мерилом земного бытия христианина был Спаситель, указавший в качестве пути к совершенству только один, и самый простой: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за мной» (Mк., 8, 34). Наиболее совершенным способом подражания Христу было следовать за ним по пути страдания, смирения, молитвы и смерти - принять за него крест. Мученик мог повторить вслед за Павлом: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал., 2, 20).

История первых веков христианства, изложенная в «Деяниях мучеников» и «Страстях мучеников», зиждется на пролитии христианской крови. «Церковь мученичества» превратилась, таким образом, в единственное достойное этого имени «воинство христово», рать смелых духом.
Перемещение акцентов с материальной войны на духовную не привело к отрицанию христианами первой. Хотя в Евангелии нет призывов к насилию и милитаризму, тем не менее, нельзя сказать, что путь праведного насилия отрицается, а воинская служба порицается. Когда Иоанна Крестителя спрашивали воины, пришедшие креститься от него: «А нам, что делать?» Он, «больший из рожденных женами» (Мф. 11, 11) не приказал им бросить оружие и оставить армию, но повелел лишь: «Никого не обижайте, не клевещите, но довольствуйтесь своим жалованием» (Лк. 3,14). По толкованию святителя Филарета Московского (Дроздова) Иоанн Креститель «звание воинов одобряет и почитает так же, как и другие звания, способным для благочестия, добродетели и спасения души».

Сам Спаситель показал нам пример праведного гнева, когда с бичом в руках изгнал торгующих из Иерусалимского храма (Ин. 2, 13-15; Мк. 11 15-16). Даже часто трактуемые в духе ненасилия слова Христа, запрещающие Петру применять меч для Его защиты: «Возврати меч твой в его место, ибо все взявшие меч, мечом погибнут» (Мф. 26, 52), - является перефразированной заповедью данною Богом Ною: «Кто прольет кровь человеческою, того кровь прольется рукою человеческою» (Быт. 9, 6). Тем самым Господь утверждает (а не отрицает) насилие против всякого беззакония, на которое в данном случае Его подталкивал Петр своими внешне благими действиями.

Более того, преподобный Иосиф Волоцкий находит в словах апостола Павла «Если отвергшийся закона Моисеева, при двух или трех свидетелях, без милосердия наказывается смертью, то сколь тягчайшему, думаете, наказанию повинен будет тот, кто попирает Сына Божия» (Евр. 10, 28 - 29) обоснование того, «что более подобает предавать лютым казням тех, кто хулит Сына Божия, чем тех, кто отверг Моисеев Закон», а так же приводит в подтверждение своих слов высказывание святого апостола Иуду, брат Иакова: «И к одним будьте милостивы, с рассмотрением, а других страхом спасайте» (Иуд. 1, 22 - 23).

Отношение же к мiрской власти Христос выражает словами: «Кесарево кесарю» (Мк. 12, 17), - отдавая должное ее авторитету в делах мiра.

Что же касается проповеди смирения: «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф., 5, 38-39) по толкованию святых отцов мы должны разуметь прежде всего личное прощение обид.

Снисходительное отношение к военной службе содержится в посланиях Павла и Петра, где они увещевают верующих быть послушными гражданами, так как власть предержащие получили ее от Бога (Тит., 3, 1; Тим. I, 2, 1; Рим., 13, 1, 6-7; ср. Пет. I, 2, 13-17). Хотя, апостолы нигде не высказываются о военной службе напрямую, но это происходит по той простой и очевидной причине, что в их время проблемы солдат-христиан еще не было как таковой. Самые первые факты обращения в христианство зафиксированы главным образом среди рабов, провинциалов или коренных римлян, то есть в той среде, которая так или иначе не была связана с военной службой (Капернаумский сотник, мученик. Лонгин сотник и священномученик Корнилий сотник - скорее исключение, чем правило).

Но в ближайшую эпоху проблема воинов-христиан неизбежно появляется. И отцы и учителя Церкви решают ее порой диаметрально противоположно.

К исходу I в. солдаты, принявшие новую веру, стали довольно распространенным явлением. Папа Климент I крестил их и наставлял понятными каждому воину словами.

По традиции принято считать, что первый случай массового участия христиан в военных действиях имел место в 174 г. в ходе кампании Марка Аврелия против племени квадов на территории Малой Азии. На выбившихся из сил римских солдат тогда пролился благодатный дождь. Это чудо христиане объясняли тем, что в одном из легионов были солдаты-христиане. Если верить Тертуллиану к концу II в. христиане во множестве наполняли военные лагеря. Тот же Тертуллиан считал, что христиане должны просить Бога о ниспослании императору могущественной армии.

Отрицательное же отношение к службе в армии, например св. мученика и апологета Иустина и того же Тертуллиана (в поздний период его творчества) объясняется скорее, тем, что служба в армии означала участие в языческих церемониях: отправлении культа императора, вооруженной охране языческих храмов, жертвоприношениях.

Солдат-христианин не мог сохранять лояльность по отношению к светской власти, не впадая при этом в идолопоклонничество. Отказ же подчиниться юридически-ритуальным требованиям означал государственное преступление. Евангельский совет отдать «кесарю кесарево» нельзя выполнить, так как кесарь претендовал на то, что он и есть бог. В таком случае христианин должен был следовать другой заповеди, гласившей, что нельзя служить двум господам сразу.

Именно поэтому среди христиан в армии появляются солдаты-мученики. Так в 202- 203 гг. в Африке погиб мученической смертью солдат по имени Василид, отказавшийся присягнуть на верность императору, которая, как считал он, несовместима с его верой. Примеры мученичества солдат за годы гонений были достаточно многочисленны (особенно в период Диоклетиана). Среди наиболее почитаемых воинов-мучеников: мученик Лонгин сотник (+I в.), священномученик Корнилий сотник (+I в.), великомученик Георгий Победоносец (+303), мученик Андрей Стратилат (+ ок. 302), мученик Савва Стратилат (+272), мученик Евдоксий (+311-312), мученик Акакий сотник (+303), мученик Маврикий и с ним 70 воинов (+305), великомученик Феодор Стратилат (+319), великомученик Евстафий Плакида (+118) и 40 Севастийских мучеников (+ ок. 320), примечательно, что многие из указанных святых проливали свою и чужую кровь за земных царей будучи христианами до момента, пока от них не потребовали отречения от Христа.

Однако, если бы не культ идолопоклонства, вряд ли бы возникли трения между военными и христианским вероисповеданием. Это прекрасно осознал св. равноапостольный император Константин Великий, когда в 313 г. издал Миланский эдикт о свободе вероисповедания, и тем самым официально прекратил гонения на христиан. Интересно, что перемолом в сознании св. императора в пользу христианства произошел именно в момент ведения боевых действий, когда перед битвой с Максенцием за Рим равноапостольный Константином и все его войско увидели на небе «составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста с надписью: “сим побеждай”», после чего он постановил, чтобы распятие стало отличительным знаком его легионов. Таким образом символ креста вышел из катакомб христиан на историческую арену, именно как воинское знамя.

Христианство постепенно превращалось в государственную религию. Варвары давили на империю со всех сторон. Судьбы истинной веры и Римской империи в глазах христиан выглядели теперь как единая судьба. Враги империи становились врагами христианства, а враги христианства становились врагами империи.

Благочестивейшие православные цари и святители с благословения, а то и с настояния, святых мужей посылали еретиков и отступников в заточение и предавали лютым казням: «Первый великий царь, равноапостольный Константин, установил во всем своем царстве закон, что не верующие во Святую и Животворящую Троицу должны умереть самой злой смертью, а дома их отдаются на разграбление. И святые отцы Первого Собора не запретили этого. Святой Александр, патриарх Константинопольский, молитвой своей сделал так, что у Ария расселось чрево. По слову великого чудотворца Епифания Кипрского еретик Аэтий онемел, а на седьмой день был предан смерти. Благочестивый же царь Маркиан осудил на смерть еретика Диоскора, патриарха Александрийского, и не усек его мечом, но послал на остров Ас, где никто не мог прожить и года: все умирали лютой смертью под действием смертоносных ветров. Здесь и Диоскор, и все его единомышленники испустили дух свой в ужасных мучениях. И ведь святые отцы Четвертого Собора не препятствовали этому. Благочестивый царь Юстиниан и Тиверий отсекли головы епарху Аддусу и воеводе Елевферию, поборникам ереси. И великий чудотворец Евтихий, патриарх Царьграда, не препятствовал этому. Великий же царь Ираклий повелел убивать иудеев, не желающих креститься, и множество патриархов, святителей и преподобных, живших в то время, не препятствовали этому. Святой Феодор, епископ Едесский, словом своим сделал немым жидовина, произносившего хулу на Господа нашего Иисуса Христа, и после этого умолил царя Вавилонского, и тот послал воинов в Едес и повелел изгнать из города всех еретиков и забрать их богатство, а другим отрезать языки; и святой Феодор не препятствовал этому. Также и святая царица Феодора и сын ее Михаил отправили в заточение еретика Анния, патриарха Царьграда, и повелели, растянув его, бить ремнями. И блаженный патриарх Мефодий и многие преподобные отцы наши и исповедники не препятствовали этому. И святой Лев, епископ Катанский, сделал так, что еретик Илиодор был сожжен огнем» (прп. Иосиф Волоцкий. Просветитель).

Святые отцы той эпохи однозначно одобрительно смотрят на военную службу и на праведное насилие. Св. Афанасий Великий пишет: «Не позволительно убивать; но убивать врагов на брани и законно, и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие превосходные их деяния».

Иоанн Златоуст, опираясь на пример авторитета земного царя, призывает укрощать силой богохульников: «Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить, не отказывайся, - ударь его по лицу, сокруши уста его, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд - иди. И если судья потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя ангелов, ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того. Преступление одного рода - оскорбление. Обвинителем может быть всякий, кто хочет. Пусть узнают и иудеи и эллины, что христиане - хранители и защитники Города». В другом месте святитель говорит даже более резко, чем можно себе представить: «Если кто-нибудь убьет по воле Божией - убийство это лучше всякого человеколюбия. Если же кто-нибудь и окажет милость, из человеколюбия, но вопреки воле Божией, - милость эта недостойнее всякого убийства. Не природа вещей, но Божий суд делает их добрыми или дурными».

Святитель Амвросий Медиоланский, согласный с утверждением, что есть два способа совершения несправедливости: первый - самому эту несправедливость совершать, второй - допускать, чтобы другие, совершающие несправедливость, оставались безнаказанными, пришел к выводу, что и войны бывают такие, какие было бы несправедливо не вести. Определять же, какая война праведная, а какая нет, то есть несправедливая, имела право одна только церковь, вместилище и мерило справедливости.

Блаженный Августин в письме, посланном Бонифацию в 417 г. (христианину и воину, но воину, уставшему убивать, потерявшему всякую уверенность в своей правоте; которого одолевают сомнения, простит ли Бог человекоубийство, совершаемое солдатом; полагающего, что всякая война - это зло) решительно опровергает его сомнения, заявляя, что убийство, совершаемое солдатом на войне, совершается на законных основаниях, так как, убивая, солдат не действует под влиянием собственных страстей, а является инструментом и исполнителем воли Божией. Что касается прощения, то, подчеркивает Августин, каждому оно будет дано по заслугам. При этом он проводит параллель между молящимся и сражающимся с оружием в руках, относя и того и другого к одному типу «воинствующего человека»: «Итак, другие, вознося молитвы, сражаются с невидимым противником. Вы же, те, за кого они молятся, сражаетесь с оружием в руках против видимых варваров». Разумеется, согласно Августину, конечная цель всякого «воинствования» - это мир: «Мира не ищут для того, чтобы творить войну, но творят войну для того, чтобы добиться мира». Но этот мир должен приближаться к миру истинному - миру Божьему, который дано знать только христианину, следовательно только христианин может вести справедливую войну. Так Августин определяет подлинную миссию христианского воина - поиск мира и наряду с ним справедливости Божией, без которой никакой истинный мир вообще немыслим.

Говоря, что не все отцы так категорично отзывались о войне многие ссылаются на 13 правило святителя Василия Великого, по которому воинов убивших на войне, как имеющих нечистые руки на 3 года удаляют от причастия. Но само 13-е правило звучит так: “Убиение на брани, отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия. Но, может быть, добро было бы советовати, чтобы они, как имеющие нечистые руки, три года держались от приобщения токмо святых тайн”. Таким образом Василий Великий выражает пастырскую заботу о душах воинов, оправдывая такое свое мнение примерами из Ветхого Завета (Числ. 31:17-24), и целью данного правила является облегчение душ воинов от тяжести пролития человеческой крови, а не осуждения их ратного подвига. Более того, согласно Номоканону этот совет святого не был исполняем Церковью, а «воинов на брани убивающих врагов, не причисляли к убийцам, но почитали как достойных похвалы». Сам же святитель Василий в своем «Письме к воину» пишет о воинской службе с большим уважением и не считает ее препятствием для благочестивой жизни: «Я узнал в тебе человека, доказывающего собою, что и в военной жизни можно сохранить совершенство любви к Богу, и что христианин должен отличаться не покроем платья, но душевным расположением».

И все же предшествующая история мученичества и христианская этика изменили понятие о воинской службе и, самое главное, - о воинской смерти. Если раньше ценилась победа и восхвалялось убийство врага, то в эпоху христианства акцент смещается на самопожертвование воинов. Смерть солдата в брани приравнивается к подвигу мученичества. В споре с последователями Магомета святой равноапостольный Кирилл, защищая христианских воинов, говорит: “Христос Бог наш, повелевший нам молиться за обидящих нас и им благотворить, сказал также, что большей любви никто из нас в жизни сей явить не может, разве кто положит душу свою за други своя (Ин. 15. 3). Вот почему мы великодушно терпим обиды, причиняемые нам как людям частным, но в обществе друг друга защищаем и полагаем души свои на брани за ближних своих, чтобы вы, пленив наших сограждан, вкупе с телами не пленили и душ их, принудив к отречению от веры и богопротивным деяниям. Наши христолюбивые воины с оружием в руках охраняют Святую Церковь, охраняют государя, в священной особе коего почитают образ власти Царя Небесного, охраняют отечество, с разрушением коего неминуемо падет отечественная власть и поколеблется вера евангельская. Вот драгоценные залоги, за которые до последней капли крови должны сражаться воины, и если они на поле брани положат души свои, Церковь причисляет их к лику святых мучеников и нарицает молитвенниками пред Богом”.
Не всякий воин погибший в брани может считаться мучеником, но тот кто соблюл заповеди Христовы. «Не забывайте, что добрый воин - лев против врагов - должен быть агнцем между своими. Живите кротко и любовно, а гнев и грозу берегите для врагов Отечества». (святитель Филарет (Дроздов). Катехизис для воинов). И конечно же такое состояние, особенно в пылу битвы не возможно без молитвы: «Воин, идя против врагов, должен молиться и молитвою подкреплять свое мужество» (Там же).

Страница 20 из 41

П онимание свободы отличается значительным разнообразием смыслов. Здесь отметим три. Первое – метафизическое, когда под свободой подразумевается одно из самых фундаментальных свойств человеческой природы – свобода воли, выражающаяся во внутреннем самоопределении личности перед лицом добра и зла. Свобода воли является тем свойством, утрата которого приводит к полной деградации личности. Над этой свободой человека, по христианскому учению, не властен никто: ни другой человек, ни общество, ни законы, ни какая угодно власть, ни демоны, ни ангелы, ни Сам Бог.

Однако, когда акт воли личности должен "материализоваться", осуществиться вовне, в социальной среде, он сталкивается с множеством ограничений. Так возникает проблема внешней свободы и прав человека, то есть проблема разрешенных (законом, обычаями, общественной моралью) поступков в окружающем мире, в обществе.

И третья категория – свобода духовная. Она означает власть человека над своим эгоизмом, своими страстями, греховными чувствами, желаниями – над самим собой. Такая свобода приобретается только при правильной христианской жизни, делающей христианина способным к общению с Богом, почему Апостол Павел и пишет: ...где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Апостол называет человека, достигшего духовной свободы, новым (Еф. 4, 24), подчеркивая этим обновленность его ума, сердца, воли и тела по образу Христа. Напротив, живущего греховно называет ветхим (Еф. 4, 22), рабом (Рим. 6, 6, 17), как не имеющего силы следовать тому, о чем ему говорят и вера, и разум, и совесть – и о чем он хорошо знает, что оно несомненно является для него благом. Это состояние духовного рабства как антитезу истинной свободе Апостол Павел описывает в следующих ярких словах: Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю... в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного (Рим. 7, 15, 19, 23).

Существует очевидное различие и между духовной свободой и свободой воли. Кант это различие выразил следующим образом: "Под свободой в космологическом (метафизическом. – Прим. авт.) смысле я разумею способность самопроизвольно начинать состояние. Свобода в практическом (нравственном, духовном – Прим. авт.) смысле есть независимость воли от принуждения чувственности".

Три указанные категории свободы позволяют с полной определенностью говорить о том, какая свобода должна быть высшей целью каждого человека и, прежде всего, христианина, как знающего Евангелие и верящего ему. Это, безусловно, свобода духовная, которая приобретается в процессе православной аскетической жизни. Что это за жизнь, какие существуют в ней законы, по каким критериям можно судить о правильности или неверности избранного пути, наконец, какие ступени проходит в ней христианин, достигая свободы, – это уже, хотя и важная, но особая тема, требующая специального исследования.

В иных измерениях должно говорить о свободе Церкви. Но для этого прежде необходимо хотя бы несколько обратиться к пониманию сути Церкви. Церковь есть прежде всего Богочеловеческий организм – Тело Христово, или единство Святого Духа, пребывающего в тех (и только тех) христианах, которые своею жизнью осуществляют Евангелие (в 30, 60 или 100 крат – Мф. 13, 23). Степень причастности каждого христианина Телу Христову [ И вы – тело Христово, а порознь – члены (1 Кор. 12, 27)] – Церкви, естественно, есть тайна для внешнего взора, поскольку искренность веры и святость души невидимы и неизмеримы мерками человеческими.

Видимым и всегда несовершенным выражением Церкви как Богочеловеческого организма является христианская община во главе с епископом (Вселенская Церковь, Поместные Церкви), имеющая единство веры, основ духовной жизни, управления и дисциплины. Членство в видимой Церкви уже не представляет тайны: все крещеные, независимо от святости или порочности их жизни, канонически не исключенные из Церкви, принадлежат к ней. По этой причине любая Поместная Церковь не гарантирована от возможности деградации, вплоть до превращения ее в чисто мирскую (языческую) организацию, хотя бы и сохраняющую всю религиозную атрибутику. Такие процессы, к сожалению, и были, и теперь интенсивно происходят в современном христианском мире. Однако, пока видимая Церковь содержит неповрежденными основы канонического устройства, догматическое и аскетическое учение, в ней и при наличии естественных человеческих недостатков пребывает, как душа в теле, Святой Дух Пятидесятницы, и она является тем животворным лоном, в котором происходит процесс рождения, становления и спасения христианина.

Таким образом, Церковь по своему бытию богочеловечна. И в силу ее двухприродности, необходимо говорить и о двух различных ее свободах, которые несоизмеримы между собой.

Церковь как незримое единство в Духе Святом тех, кто имеет заповеди... и соблюдает их (Ин. 14, 21), всегда свободна, ибогде Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Она выше всех внешних свобод, прав и привилегий. Ей не страшны любые человеческие ограничения и притеснения, сами гонения служат ее большей славе. Таковой она была во время земной жизни Иисуса Христа и Его Апостолов, она та же после Его Воскресения, Вознесения и до сего дня: Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же (Евр. 13, 8).

Видимая же община, церковь-организация, как и любая общественная и религиозная организация, нуждается в соответствующих условиях для своего существования, в том числе и в регламентируемых государством религиозных свободах.

Религиозная свобода – это право открытого исповедания и практического осуществления своих религиозных убеждений как индивидуально, так и коллективно. С этой стороны религиозная свобода ничем не отличается от тех важнейших социальных свобод, или прав человека, которым в современном мире придается исключительное значение.

В связи с этим обращают на себя внимание следующие две важнейшие их особенности. Во-первых, любое право двусторонне и может быть использовано не только в целях личной и общественной пользы, но и в прямо противоположных целях (например, информация или диффамация; проповедь мира, целомудрия или пропаганда насилия, разврата и т.д.). Во-вторых, права в юридическом их смысле сами по себе ничего не говорят о самом главном для христианина – их значении для приобретения духовной свободы. Более того, катастрофическая моральная деградация общества в современных так называемых свободных странах и очевидный упадок духовности в христианских Церквах этих стран показывают, что внешние свободы без удерживающего (2 Фес. 2, 7) не только не возвышают человека, но часто служат одним из эффективных средств его духовного и нравственного разложения.

Уже эти особенности говорят о том, что внешние свободы не могут рассматриваться как безусловная и самодостаточная ценность. Этот же вывод проистекает и из христианского понимания человека и смысла его жизни. Христианская антропология зиждется на двух одинаково неприемлемых гуманистическим сознанием положениях: "заданном" богоподобном величии человека (Быт. 5, 1) и "данном" столь глубоком повреждении его природы, что Самому Богу потребовалось прийти, чтобы прежде падший воскресити образ.

Все эти соображения позволяют понять принципиальную христианскую позицию по вопросу отношения к свободам, которые должны предоставляться обществом каждому своему члену для его достойной жизни и полноценного развития. Эта позиция заключается в том, что все условия существования человека, включая и свободы, никогда не могут рассматриваться в качестве самоцели. Они только средства, которые призваны служить великой цели – возведению каждой личности в достоинство нового человека (Еф. 2, 15).

В своем идеале новый человек – это Богочеловек Иисус Христос, Своим воплощением восстановивший поврежденную грехом человеческую природу. Обычный же, так называемый нормальный человек в действительности духовно ненормален. Он глубоко подвержен действию страстей, искажающих его душу и его деятельность. Поэтому важнейшей задачей общества является создание такой нравственной и правовой атмосферы, которая не только ограничивала бы развитие этих болезней человека, но и способствовала их исцелению. Что это предполагает?

В православном мировоззрении ответ на этот вопрос проистекает из основополагающего догмата о Боге [ Бог есть любовь (1 Ин. 14, 16)]. Из него следует, что с христианской точки зрения положительно могут быть оценены только те гражданские права, которые своей целью имеют пользу, благо человека (Мф. 22, 39–40), но не свободу саму по себе, безотносительно к реальной жизни. То есть любое право всегда должно оцениваться исходя из принципа любви. Поэтому только те права и лишь в тех пределах достойны признания общества, которые способствуют воспитанию в его членах истинной любви к человеку и искоренению трех основных, по словам аввы Дорофея, источников всех болезней человечества: славолюбия, сребролюбия, сластолюбия. Этот критерий следует и из христианского понимания духовной свободы как высшей цели всех человеческих свобод.

Абсолютная духовная свобода есть свойство Бога. Достигли великой свободы подвижники, очистившиеся от страстей.Относительной духовной свободой обладает каждый "обычный" человек (Ин. 8, 32). Потеряли ее ожесточившиеся во зле, в хуле на Духа Святого и ставшие неспособными к добру (Мф. 12, 31–32). Христианство, таким образом, идеал духовной свободы видит в Боге, Который есть любовь (1 Ин. 4, 16), и тем самым в принципе исключает возможность какого-то абстрактного ее существования "по ту сторону добра и зла". Истинная духовная свобода человека развивается только "в границах" бесконечной благости Божией. Потому Апостол Павел говорит: Где дух Господень, там свобода. Напротив, свободы и права, утверждаемые не на идее христианской любви, оказываются вне того, что на человеческом языке можно именовать благом, жизнью и самой свободой. А что вне этого, очевидно – зло, страдание, рабство.

Свобода, которая не ограничена любовью, страшна. Она закономерно превращается в свободу страстей, в произвол, поскольку жизнь без любви и тем более вопреки ей есть ненормальность, беззаконие или грех. Апостол Иоанн так и пишет: И грех есть беззаконие (1 Ин. 3, 4). Но всякий делающий грех, есть раб греха (Ин. 8, 34) – такова одна из серьезнейших аксиом христианской психологии. Именно такая "свобода" явилась тем изначальным искушением, которое, предложив "свободу" от воли Божией путем познания добра и зла, победило первого человека и побеждает его потомков, открывая двери вседозволенности и порождая рабство похоти плоти, похоти очей и гордости житейской (1 Ин. 2, 16). Это понимали даже древние языческие мудрецы. Эпиктет, например, писал: "Кто свободен телом и несвободен душой, тот раб; и, в свою очередь, кто связан телесно, но свободен духовно – свободен".

Однако подмена идеи духовной свободы идеей свободы похотей является поистине знаменем нашего времени и самой большой его опасностью. Социальные и прочие внешние свободы приобрели в жизни и сознании современного человека первостепенную значимость. Хотя очевидно, что без идеи борьбы с грехом эти свободы, провозглашаемые как ценности безусловные и первичные, по самой природе своей несут в себе произвол и закономерно ведут к нравственной и духовной деградации личности и общества, антикультуре, идейному анархизму и неминуемому рабству у государственных структур, сильных личностей, партий, тайных и явных обществ и т.п. Ибо там, где христианская любовь не поставлена во главу угла, не может быть истинной свободы, кроме "свободы" страсти, греха, зла.

Свобода в качестве социальной категории выражается прежде всего в понятиях равенства и равноправия. Последние два нельзя смешивать. Их различие проще показать на примерах. Так, в демократическом государстве все граждане перед законом равны. Но по тому же закону его президент имеет значительно больше прав, чем любой гражданин. И сам закон называет причину этого неравноправия – воля большинства, которое дает главе государства большие, по сравнению с другими, права. Таков принцип демократии. Этот естественный принцип должен иметь силу в решении вопросов, связанных со всеми публичными правами граждан (в том числе и религиозными).

Другой пример. Как можно было бы оценить следующую ситуацию? Какой-то миллиардер, скупив в демократической стране N все средства информации, свободно вел бы пропаганду идей, совершенно чуждых и враждебных нравственным и религиозным убеждениям подавляющего большинства ее населения, постепенно развращая его. Чем явилось бы это равноправие для данной страны: знаком демократии (власти народа) или свидетельством попрания прав народа властью золота?

Апостол Петр, обличая проповедников внешней свободы, "забывших" о свободе внутренней, прямо писал: Ибо, произнося надутое пустословие, они уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении. Обещают им свободу, будучи сами рабы тления, ибо, кто кем побежден, тот тому и раб (2 Пет. 2, 18–19).

К этому же сводится и мысль Апостола Павла в его послании к Галатам: К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовью служите друг другу... Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти... (Гал. 5, 13, 16–17). Дальше он перечисляет дела плоти и заключает совершенно недвусмысленно: Не обманывайтесь: Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную (Гал. 6, 7–8) .

Благо другого, понимаемое как свое собственное, – вот та основная мысль, в свете которой могут по-христиански правильно пониматься все свободы, права, обязанности, в том числе и религиозные свободы. Благом же, с христианской точки зрения, является все то, что уподобляет человека Источнику всякого блага – Христу. Оно есть свойство нового человека, оно выражается в заповедях, о которых знает каждый христианин. Поэтому все, что препятствует осуществлению так понимаемой идеи блага, не может с христианской точки зрения претендовать на законное место в человеческом обществе.

С этой христианской мыслью, хотя бы в самой элементарной форме, согласны законодатели всех стран, запрещая убийство, воровство, насилие и тому подобное. Однако при этом они, как правило, не хотят замечать подлинную причину преступлений – ту атмосферу в обществе, которая в большой степени обуславливается свободными средствами информации, их пропагандой культа вышеупомянутых идолов человечества – славолюбия, сребролюбия, сластолюбия.

Современная европейская цивилизация на Западе и на Востоке, с неуклонной прямолинейностью утверждая свободу и благоденствие плоти, фактически совершенно игнорирует безопасность души человеческой. Провозглашая свободу страстей и решительно отвергая идею христианской любви, она все очевиднее вводит народы в последний круг существования. В конечном счете, все современные кризисы своим источником имеют именно абсолютизированную внешнюю свободу, которая, при утрате понятия греха, превращается в произвол безжалостного эксплуататора по отношению ко всему: и к человеку, и к природе, и к мысли, и к творчеству, и к духовным, нравственным и прочим законам жизни. Эта свобода как вседозволенность неуклонно ведет современное человечество, как бы ни казалось это парадоксальным, к полной утрате даже самой внешней свободы, ведет мир к окончательному установлению в нем лукавого и жестокого тоталитарного режима. Современная действительность дает достаточные основания для такого вывода.

Внешняя свобода легко продается за элементарный комфорт. Один из современных писателей справедливо сказал о нашем времени: "Повсюду в мире умирает свобода – политическая, экономическая и личная... Без свободы жить легче. Все больше людей охотно отдают свою свободу в обмен на удобную и спокойную жизнь. Не нужно принимать какие-либо решения. Меньше ответственности". Этот отказ от свободы вполне закономерен: страсти, получая свободу и изнутри порабощая человека, делают его сластолюбивым, эгоистичным и тем самым все более способным продать первородство своей совести за чечевичную похлебку скоропреходящих удобств и прихотей. Картины подобных сделок сейчас можно видеть во всех сферах жизни. Откровение святого Иоанна Богослова совершенно определенно предвозвещает всеобщее добровольное рабство по этой причине: И поклонятся ему все живущие на земле, которых имена не написаны в книге жизни (Откр. 13, 8).

Известный русский мыслитель И.С. Аксаков, оценивая развитие Европы, пророчески писал: "Прогресс, отрицающий Бога и Христа, в конце концов становится регрессом; цивилизация завершается одичанием; свобода – деспотизмом и рабством. Совлекши с себя образ Божий, человек неминуемо совлечет – уже совлекает с себя – и образ человеческий и возревнует об образе зверином".Современность как нельзя лучше подтверждает его слова.

Свобода, например, слова, печати и т.д. – нормальное явление, но лишь до тех пор, пока действует "в границах" идеи любви к человеку. Подчинившись же идеологии "золотого тельца", она превращается в инструмент инсинуаций, лжи, пропаганды разврата, насилия, сатанизма и прочего, то есть становится узаконенным орудием зла. Может ли в таком качестве она быть отнесена к категории добра и именоваться свободой, чтобы иметь право на существование в нормальном человеческом обществе? Не потому ли все права и именуются свободами, что они призваны освобождать человека от насилия коренящихся в нем злых страстей, созидать и духовно совершенствовать его, а не развращать, не терзать, не убивать себя и себе подобных?

Яркой иллюстрацией к сказанному является так называемая свобода телеинформации. Не ограниченная идеей блага человека, она становится, по меткому выражению одной газеты, "телевизионной чумой насилия". Один американский психолог следующим образом охарактеризовал телевидение в своей стране: "Когда вы включаете телевизор, вы автоматически выключаетев себе процесс становления человека". Это справедливо. Ибо если, по статистическим данным, в США человек к 18 годам умудряется стать свидетелем 150 тысяч насилий, из которых по крайней мере 25 тысяч убийств, то не попирается ли этой "свободной" пропагандой насилия право человека на жизнь без насилия такой "свободой"?

Внешние свободы не могут быть самоцелью. Они, с точки зрения православного понимания человека, – одно из возможных, но не обязательных условий для достижения главной цели христианской жизни – свободы духовной, и всегда должны быть ограниченными, чтобы стать полезными. Впрочем, безграничными они никогда и не бывают. Господствующий же в современном цивилизованном мире принцип "свобода ради свободы", то есть полный приоритет свободы над любовью, оказывается своего рода наркотиком, который губит и которым губят все большее число людей. Без христианского духовно-нравственного критерия нет реальной возможности положительно решить вопрос о внешних свободах .Этот критерий – примат любви над всеми другими ценностями человеческой жизни. Потому только "в ключе любви" возможна оптимальная реализация всех тех прав, которые необходимы человеческому обществу.

Журнал Московской Патриархии, № 7-2001

Христианское понимание войны

Мир - во зле лежит. В известном смысле это больной организм.
И без участия острого ножа иногда нельзя справиться со злокачественною опухолью.
о. Валентин (Свенцицкий), 1919г.

Существует одно очень расхожее представление о христианстве как о некоторой "религии мира", приводятся какие-то доказательства, цитаты из Св. Писания, вырванные из контекста. Складывается удивительная ситуация, когда атеисты и иже с ними начинают учить христиан евангельским истинам (таким, например, был "сиятельный граф" Л.Н. Толстой). Или же ехидно замечают: "призываете к оружию, а учите кротости, смирению и любви. Вы же сами себе противоречите".
Что бы достойно ответить на подобные нападки, необходимо разобрать, какие именно аргументы приводят эти люди.
Речь, как правило, идет о нескольких заповедях, в первую очередь шестая ветхозаветная заповедь "не убий" (Исх. 20, 13). Однако в Ветхом Завете говорится о том, что богоизбранный Израиль вел частые войны с соседними народами, люди не-еврейской национальности людьми не считались, и, соответственно на них эта заповедь не распространялась. "Всему свое время, и время всякой вещи под небом, <...> время убивать, и время врачевать; время разрушать и время строить; время войне, и время миру" (Еккл. 3, 1, 3, 8). По закону каждый иудей должен был носить оружие (Числ. 1, 3, 49, 50; 2, 33; 26, 2). Очевидно, войны считались необходимыми и справедливыми. Потому невозможно говорить о запрещении войны ветхозаветным учением.
Очень интересна сама расшифровка понятий войны и мира. Дело в том, что в определении война не нуждается в других понятийных терминах, войну можно обрисовать действиями, тогда как понятие мира всегда дается через отрицание, через описание состояния не-войны.
В Новом Завете сказано: Не противься злому, но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую... (Мф. 5, 39). Речь идет лишь о сравнительно легких формах насилия, которым не следует сопротивляться. Этими словами Христос вовсе не запрещает человеку сопротивления преступнику, который ему явно грозит убийством. Кстати, я слышал одно интересное мнение по поводу второй части цитаты: большинство людей - правши и наносят удар по, соответственно, левой щеке. Здесь же сказано о правой щеке, поэтому мы должны задуматься о символическом, а не физическом значении зла в личном отношении. Еще блаженный Августин разрешает все сомнения, которые способно породить приведенное место, поясняя, что оно относится к душе, а не к телу, поскольку речь идет о моральной дисциплине, когда на вызовы ненависти должно отвечать не ненавистью, но возвышением суверенного и непоколебимого духа.
И еще: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас (Мф. 5, 44 и Лк. 6, 27). Если понимать это буквально, то христианин должен возлюбить не только всех своих заклятых врагов, но и благословить самого сатану. Но подобное понимание произошло из-за утери первоначального смысла многих слов и неточности перевода. К сожалению, сейчас все виды враждебности обозначают одним именем, а когда необходимо подчеркнуть различия между ними, прибегают к дополнительным описаниям. Между тем евангельские языки по-разному именуют два основных вида врагов. В древнегреческой и латинской версии приведенная евангельская заповедь призывает верующих любить только своего личного, но отнюдь не общественного, военного и политического врага, а враг в этом смысле не подразумевает личную ненависть, соответственно лишь в сфере частной жизни есть смысл любить своего врага и противника.
Спаситель сказал также: взявшие меч, мечом погибнут (Мф. 26, 52). Данные слова обозначают лишь предостережение всякому, первому поднимающему меч на другого. Эти слова потом часто повторял св. Александр Невский: Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет . Так как святость Александра Невского сомнению не подвергается, мы можем заключить, что он как раз и был тем самым мечом, от которого погибали пришедшие агрессоры. В Св. Писании нет безусловного и прямого запрещения употреблять меч в земной жизни. Когда от христиан требуют остановления боевых действий как таковых, надо вспомнить, что Христос говорит: Не думайте, что Я пришел принести мир на землю: не мир пришел Я принести, но меч (Мф. 10, 34) и на прощальной Вечери: Но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму: а у кого нет, продай одежду свою и купи меч. Они сказали: Господи! Вот здесь два меча. Он сказал им: довольно (Лк. 22, 36-38). В Св. Писании сказано, что войны не прекратятся до Второго Пришествия Христа, когда Он очистит землю от всякого зла (Откр. 19), которое есть причина войн, голода, болезней и всех бедствий.
Сущность христианства состоит в действенной, жертвенной любви к Богу и ближним, согласно словам Спасителя: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13). Внушая воинам смелость и мужество, слово Божие учит: Совершенная любовь изгоняет страх... боящийся не совершен в любви (1 Ин. 4, 18). Хочу подкрепить эти слова примером из Истории. Все знают об А. Суворове, человеке воистину гениальном. Человек удивительной силы воли, певший на клиросе в церкви и ведший абсолютно аскетическую жизнь. Он, глубоко верующий военачальник, за всю свою жизнь не проиграл ни одного сражения. Одно из его правил - перед боем все на Причастие, а после этого никакая смерть не страшна. Или еще один пример. Недавно канонизированный адмирал Ф. Ушаков. Под его командованием не было потоплено ни одного (!) русского корабля, победил во всех морских боях. Как и А. Суворов, тоже вел монашескую жизнь. Вы не найдете ни одного подобного примера среди полководцев-нехристиан. Бог действительно помогает, надо просто иметь веру хотя бы с горчичное зерно (Лк 17:6).
P.S., который надо было поставить в начало : Христос Воскресе!

Даниил Ананьев

Христианские измерения войны

Бронежилет вместо священнического облачения и камуляжный костюм вместо обычной рясы монаха. Именно таким запомнился сослуживцам в Ираке архимандрит Иоасаф (Перетятько).

Он служил капелланом украинского миротворческого контингента в этой стране. Священник рассказал о тонкостях арабско-славянских взаимоотношений и монашеских буднях на войне.

- Скажите, отче, когда Вы четко решили, что отправитесь в Ирак?

А что мы, монахи, можем решить? Просто сложилось так, что армейские воспитатели не могут брать на себя пастырские функции. А наши украинские солдаты, выросшие в православной среде, впитали уважение к священникам с молоком матери, для них он авторитетнее любого психолога и офицера.

В министерстве обороны это прекрасно понимали и потому решили отправить вместе с солдатами капеллана - полкового священника. Требования, конечно, предъявили жесткие: капеллан должен быть не старше тридцати пяти лет, иметь опыт служения в войсках и быть офицером запаса.

- И много было людей, которые подходили под такие требования?

Конечно, нет. Такую кандидатуру найти было очень сложно даже в столице. Поэтому, как только мне предложили отправиться в Ирак, я с радостью подал заявку, и наше министерство с не меньшей радостью ее приняло. В военкомате меня заново призвали на службу, в Церкви благословили, после чего я уже в качестве лейтенанта отправился во Львов, который стал нашим последним перевалочным пунктом по дороге в Ирак.

- Чем Вас встретила незнакомая страна? Были яркие впечатления?

Еще какие! Ирак встретил нас контрастами, в первую очередь - погодными. После львовского холода и дождя со снегом мы попали в неимоверную жару. Жгучее солнце, раскаленный бетон, полное отсутствие растительности, толпы военных и куча бронетехники.

Как только мы сошли с самолета, нам сразу же выдали оружие и шлемы. И знаете что? Именно в тот момент я и почувствовал себя дома.

- Странное признание. Многие удивились бы священнику, который чувствует себя в армии как дома, да еще и ходит с автоматом…

Знаете, однажды, отправляясь в конвой, один солдат спросил меня: не зазорно ли мне как священнику носить автомат. Я ответил тогда: «А если мы сейчас попадем в засаду, ты спросишь меня об этом?»

Понимаете, живя в мире, мы можем долго размышлять на тему, можно ли священнику брать в руки оружие или нельзя. А в бою каждый ствол на счету. И если бы мне пришлось выбирать - спасать своих солдат от смерти или продолжать играть в пацифиста, то выбор был бы очевиден.

- Да, резонно… А что происходило потом?

По приезду нас сразу направили на базу в Эль-Кут, но там мне практически сразу стало скучно. Хотя там и храм был, но спокойная и размеренная гарнизонная жизнь быстро приелась. Я попытался объясниться с местным командованием - дескать, служить в храме я могу и в Киеве, а сюда я приехал для того, чтобы быть рядом с нашими солдатами. После долгих споров и моих угроз положить на стол погоны, меня наконец - то отправили в специальный батальон под Сувейрой, в лагерь Зулу. Когда начальник гарнизона предупредил меня, чтобы я не покидал вечером помещения, так как ровно в девять вечера лагерь начинают обстреливать моджахеды, я сначала не поверил. Но когда ровно в 21:00 я услышал взрывы за окном, то понял: это мое место.

- Почему Вы выбрали именно этот лагерь? Ведь наши бойцы стоят во многих других точках.

Это место по праву считалось самым опасным - даже заносчивые американские спецназовцы, которые часто заезжали к нам в гарнизон, старались не задерживаться там до наступления темноты. Легче было ехать по ночной дороге, рискуя угодить в засаду, чем оставаться у нас - боевики ни разу не дали нам передышки.

К вечеру нас начинали обстреливать, а мы, в свою очередь, пытались огрызаться. Одним словом, шла полноценная жесткая война. Товарищей мы тоже теряли. Их койки оставались стоять нетронутыми - будто они скоро вернутся из конвоя. Возле одной кровати так и остались лежать коробки с игрушками. Их наш солдат купил в городе для своего маленького сынишки…

- А как Вас восприняли сами солдаты? Пришелся ли ко двору священник в камуфляже?

Контакт с бойцами наладился быстро. Когда я принялся устанавливать церковь-палатку, парни раздобыли сварочный аппарат и сами смастерили металлический крест и водрузили его над ней. Этот самодельный крест возвышался над всем гарнизоном, что сперва не понравилось старшим офицерам.

Что это такое? - возмутился полковник. - По нему ведь можно ориентироваться во время стрельбы!

Так ведь крест - то православный, - спокойно возразил я. - Он и защитит нас от пуль и снарядов.

И действительно, как ни старались боевики, на территории гарнизона не погиб ни один боец.

- Если так, то где же гибли солдаты? И где были Вы во время их гибели?

- Самая большая опасность поджидала наших миротворцев в конвоях - когда парни сопровождали машины с продовольствием или транспорт. Я твердо решил добиться того, чтобы меня пустили вместе с ними, хотя и был уверен, что командование мне запретит.

Каково же было мое удивление, когда начальник гарнизона на мою просьбу отправить меня в конвой ответил: «Вы священник, батюшка, делайте, что считаете нужным!» Вот так я и начал ездить в конвои с нашими бойцами. Но ни разу за все время в конвоях со мной не гибли солдаты. Поэтому когда я садился в бронетранспортер, парни вздыхали с облегчением - если с нами едет батюшка, вернемся невредимыми.

- То есть Вы рисковали наравне с солдатами?

Такой формат общения был необходим мне как священнику - ведь только находясь рядом с солдатами все время, я мог вызвать их доверие и расположить их к себе. Часто солдатам, которые смертельно устают после конвоев и построений, бывает трудно дойти до храма. Поэтому говорить с ними приходилось где придется - на каждом привале и перекуре.

Контакт со священником очень важен для солдата

Однажды в Сувейре, где мы занимались усилением полицейского участка, ко мне подошел один медик.

От чего бежим, батюшка? - спросил он.

Д а ни от чего, я вообще - то сам сюда прибежал… - улыбнулся я.

Все мы от чего - то бежим, - ответил мой сослуживец. - У меня вот проблемы в семье…

Тогда я и понял, что война - это лакмусовая бумажка. Она обнажает ценности и жизненные ориентиры человека. Ни один из тех, с кем я общался, после поездки в Ирак не хотел жить так, как раньше.

- Ни для кого не секрет, что местные жители воспринимают миротворцев как оккупантов. А каким было отношение к украинским солдатам?

К нам, украинцам, иракцы относились по - особенному. Во-первых, многие из них учились в наших университетах еще при Союзе и прекрасно понимали славянскую речь.

Во-вторых, наша ментальность делала свое дело - даже с оружием в руках мы вели себя, как в гостях. Были, конечно, и некрасивые ситуации, когда солдаты пытались обменять у американцев какую - то мелочь на дорогие сувениры и экипировку, считая американцев глупыми. А зря - военные из Штатов оказались нормальными ребятами. В основном это выходцы из глубинки, которые идут на войну, чтобы заработать денег на колледж.

- А как же быть с религией? Ведь для иракцев вопрос стоит не столько в политическом, сколько в духовном русле. Как уживались православные солдаты с коренным населением?

Был у нас случай, когда на заложенном самими боевиками фугасе подорвались несколько местных жителей. Среди раненых был иракский мальчик. И наши медики без чей - либо просьбы взялись лечить паренька, хотя все лекарства предназначались только для солдат, а сами врачи не обязаны выхаживать гражданских.

После этого ко мне подбежал медик и попросил у меня крестик.

Тебе зачем? - спросил я у него. - Разве у тебя нет?

Д а есть, - отвечает он. - У меня его араб попросил.

Как араб? Зачем? - удивился я.

А он сказал, что вера людей, которые спасли его сына, попросту не может быть плохой.

Да, он не перестал быть мусульманином. Да и не было у нас цели перекрестить всех арабов. Но он стал нас уважать. В этом сила.

К нам, украинцам, иракцы относились по-особенному

- Чисто житейский вопрос: как быть с бородой? Ведь по военному уставу ее носить нельзя.

Интересный вопрос. Дело в том, что моя борода неоднократно помогала нам в переговорах с местными шейхами. Арабы очень религиозны. Они очень любят религиозных людей. Кстати, их нелюбовь к американцам во многом вызвана отсутствием у жителей Штатов четкого религиозного института. И когда парламентеры увидели меня - человека в форме с бородой и крестиками на петлицах (кстати, их тоже вышили арабы), тут же спросили у переводчика, кто я такой. Когда им объяснили, что я священник, они восторженно воскликнули: «Имам!» Я показал им нашу палаточную церковь, после этого они стали по-другому нас воспринимать. Конечно, это не мешало им воевать против нас, но это, как говорится, совсем другая история.

Не стоит обманывать себя, рисуя образ благородного араба, который сражается за родину и веру против алчных и злых наемников. Арабы не просто воюют за деньги, но и не видят в этом ничего зазорного. Более того - их не смущало то, что на их фугасах взрываются их же соотечественники. Ничего удивительного здесь нет: ведь если для нас характерно национальное самосознание, то для них - семейное. Это особенности тамошнего менталитета.

Как-то раз я спросил у одного араба, не обидно ли ему, что мы приехали на его землю, чтобы поддерживать здесь порядок с оружием в руках. «Ничего страшного, - ответил он. - В свое время мы сделали с этой землей то же самое». Понятие Отечества в нашем понимании им чуждо. Поэтому араб, живущий на юге, без колебаний едет партизанить на север страны - его семья и родственники находятся там в безопасности, и переживать ему не о чем.

- Но разве для христианина семья имеет меньшее значение?

Конечно, нет, просто понятия семьи у нас и у них очень разные. Для примера расскажу об одном случае. В Ираке почти круглый год стоит неимоверная жара - если на броне БТРа разбить яйцо, оно, конечно, не зажарится, но белок цвет поменяет. И вот картина: возле разрушенного взрывом здания в тени сидят трое арабов в белых рубашках. И пока они пьют прохладную воду, крутят четки и неспешно беседуют, две женщины во всем черном на диком солнцепеке дробят ломами бетон, добывая из него арматуру. Это типичная картина для тех мест.

- По Вашему мнению, насколько правильно с точки зрения Православия поддерживать порядок в чужой стране силой оружия?

Вообще наводить порядок в чужом доме -крайность, и притом не самая лучшая. Но важнодругое - как ты себя будешь вести. Большевикиразрушали православные храмы и погрузилистрану в такой террор, от которого мы не можемопомниться и поныне. Но когда за столетиедо этого наши войска входили в Париж, не былоразрушено ни одно здание, и ни один памятникНаполеону не был повален. Если ты видишьнеобходимость в войне - воюй против власти.Но иногда люди забывают об этом и объявляютвойну целому народу. Так и происходят мировыевойны.

Фото из личного архива архимандрита Иоасафа (Перетятько)

Война с христианами

Христианский публицист Влад Кусакин сделал перевод статьи с журнала Newsweek. В статье «The War on Christians» (Война с христианством) Ayyan Hirsi Ali затрагивает тему гонений и убийств христиан в мусульманских странах.

Есть такая поговорка, которую используют, когда хотят подчеркнуть необычность события: «волк в лесу сдох». Если бы мой сын сам убрал свою комнату, то я бы так и сказал: «ого! Наверно в лесу волк сдох». Я не знаю как смерть волка связана с необычными событиями, но если как-то действительно связана, то на этой неделе в Штатах должны были сдохнуть все волки во всех лесах. Потому-что один из самых популярных и либеральных журналов Newsweek опубликовал статью Айан Хирси Али (Ayaan Hirsi Ali) под названием «Война с Христианством» (The War on Christians). Что это? Долгожданное признание давно существующего факта или желание удивить свою аудиторию чем-то для нее необычным?

Практически вся статья:
Ayyan Hirsi Ali, Newsweek, February 13, 2012.

Мы часто слышим из СМИ о том, как мусульмане становятся «жертвами» в цивилизованных странах и борцами «Арабской весны» против тирании. Но на самом деле началась совершенно другая война – непризнанное сражение приносящее тысячи жертв. Христиан убивают в исламском мире из-за их религии. То, что происходит на наших глазах – нарастающий геноцид, на который должен отреагировать весь мир.

Представление мусульман как жертв или героев в лучшем случае лишь частично оправдано. В последние годы жестокие притеснения христианских меньшинств стали нормой в странах с большинством мусульманского населения, простирающихся от Западной Африки через Среднюю Азию до Южной Азии и Океании. В некоторых странах сами правительства и их агенты сжигают церкви и сажают прихожан. В других, группы повстанцев и активистов сами занимаются этим вопросом, убивая христиан и изгоняя их с территорий, где те проживали веками.

Молчание по этому поводу в СМИ имеет, без сомнения, несколько источников. К одному можно отнести страх спровоцировать дополнительное насилие. Другим, скорее всего, являются лоббистские усилия таких организаций как Организация Исламского Сотрудничества – своего рода исламский ООН, с центром в Саудовской Аравии и послом в Американо-Исламских Отношениях. За последние 10 лет, эта и другие похожие группы, были заметно успешны в навязывании крупным политикам и журналистам на Западе того, что каждый пример анти-исламской дискриминации является звеном систематической “Исламофобии” – термин, который призван уравнять это с моральной низостью ксенофобии.

Но здравое рассуждение над последними событиями и тенденциями ведет нас к выводу, что шкала серьезности Исламофобии бледнеет перед серьезностью кровавой Христианофобии, курсирующей по странам, где преобладает ислам. Судьба христианства, как и судьба других меньшинств в исламском мире, является ни чем иным как приговором к сожжению на костре.

Христиане во множестве стран живут в постоянном страхе под натиском от “закона о богохульстве” и продолжающимися убийствами, взрывами, тяжелыми увечьями и уничтожением святынь. Нигерия пострадала от всех известных форм преследования. В этой стране проживает самое большое христианское меньшинство (около 40%) пропорционально всему 160-и миллионному населению этой страны. Годами мусульмане и христиане в Нигерии живут на грани гражданской войны. Исламисты провоцируют большинство, если не вообще все конфликты. Одна из их новейших организаций называется Boko Haran, что означает “Западное образование это кощунство.” Их цель установить Закон Шариата в Нигерии. Для достижения этого они провозглашают уничтожение всех христиан в стране.

Только в Январе 2012 года, Boko Haran ответственна за 54 смерти. В 2011 году их члены убили по крайней мере 510 христиан, сожгли и разрушили 350 церквей в 10 северных штатах. Они используют автоматы, бензин, бомбы и даже мачете, с криками «аллах акбар» нападая на ничего не подозревающих людей. На Рождество они атаковали церкви, рестораны, салоны красоты, здания городских самоуправлений и банки, убив 42 католика. Они сосредоточились на убийствах христианских служителей, политиков, студентов, полицейских и солдат.

Эпидемия ненависти к христианам в Судане развивается во множестве направлений. Авторитарное правительство, состоящее из мусульман-сунитов, на протяжении десятков лет издевается над христианами и представителями других меньшинств. То, что нам описывают как гражданская война, на практике означает непрекращающееся преследование христиан Суданским правительством. Кульминацией этих преследований стал печально известный геноцид в Дарфуре, в 2003 году. Несмотря на отделение Южного Судана и приговор Гаагского Суда бывшему Президенту Омару аль-Баширу, обвинившего его в геноциде, насилие над христианами не остановилось. В Южном Кордофане христиан взрывают, убивают, похищают их детей и творят всевозможный произвол. В отчете ООН сказано, между 53,000 и 75,000 ни в чем неповинных граждан, были изгнаны из их городов, а их дома были разграблены и уничтожены.

После начала «арабской весны» в Египте, атака там на христиан идет и со стороны правительственных служб, и со стороны исламских активистов. В октябре прошлого года, в Каирском районе Масперо, христиане-копты (которые составляют примерно 11 процентов от всего 81-го миллиона египтян) устроили марш против волны атак исламистов, включавших сжигание церквей, изнасилования, увечья и убийства, которые последовали за смещением Хосни Мубурака. Во время протеста, египетские спец-подразделения въехали в толпу на своих машинах и открыли стрельбу, убив по крайней мере 24, и ранив более 300 человек. К концу года более чем 200,000 коптов убежали из своих мест под страхом новых атак. С ростом влияния исламистов и их победами на выборах, у коптов есть веские основания так поступать.

Египет не единственная арабская страна, избивающая и изгоняющая своих христиан. Начиная с 2003 года, более чем 900 иракских христиан, в основном ассириян, были убиты террористами только в Багдаде, 70 церквей было сожжено, согласно утверждению Ассирийского Международного Агентства Новостей (AINA). Тысячи иракских христиан вынуждены были уехать по причине прямого насилия, уменьшив таким образом количество христиан в стране с миллиона в 2003, до полмиллиона сейчас. AINA со всей ответственностью описывает это как “зарождающийся геноцид или этническая чистка ассириян в Ираке.”

В Пакистане проживает около 2.8 миллиона христиан, которые составляют 1.6 процента от 170-и миллионного населения. Как представители такого незначительного меньшинства, они живут в постоянном страхе не только перед исламистами, но и перед драконовским пакистанским законом о “богохульстве.” В качестве примера стоит вспомнить печально известное дело христианки , которую приговорили к смертной казни за “унижение пророка Мухамеда.” Когда началось международное давление по этому делу, губернатора Пенджаба Салмана Тасиира, который искал пути к ее спасению, убил его собственный телохранитель. Это убийство приветствовали исламские священники, назвавшие телохранителя героем, а после того, как его судили власти и приговорили к смерти, они стали угрожать судье, вынесшему этот приговор.

Это рядовое пакистанское дело. Закон о “богохульстве” постоянно используют бандиты и исламисты для запугивания религиозных меньшинств. Простое заявление о вере в христианскую Троицу уже расценивается как “богохульство”, так как расходится с учением ислама. Если христианская организация подозревается в нарушении закона о “богохульстве”, то последствия для нее могут быть самыми печальными. Спросите у волонтеров христианской группы World Vision. На их офисы напали весной 2010 года 10 вооруженных людей с автоматами и гранатами, оставив шесть человек убитых и 4 раненых. Исламская группировка взяла на себя ответственность за атаку, обвиняя World Vision в разрушении ислама. (На самом деле они помогали выжившим после крупного землетрясения.)

И даже у Индонезии, обычно представляемой как наиболее толерантная и демократическая страна, с большинством исламского населения, нет иммунитета против Христофобии. Согласно сведениям, опубликованным в Christian Post, количество случаев агрессии против религиозных меньшинств (христианство самое крупное меньшинство), возросло на 40 процентов с 198 до 276, между 2010 и 2011 годами.

Перечень страданий можно продолжать. В Иране десятки христиан были арестованы и посажены в тюрьму за дерзновение провести молитву за пределами официально санкционированной церковной системы. Саудовская Аравия вообще достойна отдельного разговора. Несмотря на то, что более миллиона христиан живут в стране как зарубежные рабочие, церкви, и даже просто христианские молитвы запрещены. А для того, что бы это правило поддерживалось, исламская полиция регулярно совершает рейды на дома христиан и арестовывает их по обвинению в «богохульстве», а в их судах свидетельские показания христиан считаются менее весомыми, чем мусульман. Даже в Эфиопии, где христианство составляет большинство населения, сожжении церквей мусульманами представляет целую проблему.

Пролистывая весь этот каталог злодеяний, становится понятно, что геноцид христиан это сейчас основная и замалчиваемая проблема. И эта война совершенно ни на что не похожа. Это скорее спонтанные выражения мусульманами анти-христианской враждебности, которая пересекается в культурной, религиозной и этнической плоскостях.

Давайте прямо расставим наши приоритеты, пишет в заключении автор статьи. Да, западные правительства должны защищать мусульманское меньшинство от нападок. И да, мы должны быть уверены, что они имеют право исповедовать свою религию, жить и работать безо всякого страха. Это защита дана такими базовыми правами как свобода совести и слова, и отличает свободные общества от несвободных. Но нам так же необходимо задумываться о серьезности происходящего в исламском мире. С одной стороны мы защищаем мусульман от карикатур, фильмов и статей, с другой же, они орудуют ножами, автоматами и гранатами, а это большая разница.

Христианская Bеpa и война

Митрополит Антоний (Храповицкий), 1915 г.

От разных лиц получаю я письменные запросы о том, как можно оправдать войну с христианской точки зрения. Ответить на вопрос, поставленный в такой общей форм, совершенно невозможно: нужно разложить его на болъе частные и более определенные вопросы. Это необходимо потому уже, что войну ведет государство, а Христово учение и учение Св. Апостол не устанавливает никаких правил для жизни государственной, и нигде в Новом Завете не предусмотрено о том, что будут существовать когда-либо христианские государства - приказано только исполнять те пассивныя требования, которыя предъявляются со стороны государства подданнымъ: повиноваться властям (Рим. 13, 1-7), в особенности же царю и другим начальникам, как поставленным от Него (1 Петр. 2, 13), затем молиться за Царя, и тех кто во власти (1 Тим. 2; 1-2), платить подати, установленныя царским законом и т. п. (Матф. 22, 21). Можно с уверенностью прибавить к этому, что на государство, даже языческое, Господь, Предтеча и Апостолы не взирают, как на явление отрицательное, но как на разумный порядок человеческой жизни. Так святый Иоанн Креститель но осудил ремесла ни мытарей, ни воинов, но только приказал им не допускать злоупотреблений (Луки 4, 13); в своих притчах наш Спаситель нередко говорит о царях и их распоряжениях, как о явлении вполне нормальном) и разумном, причем цари представляются обыкновенно милостивыми и справедливыми. Благоразумный разбойник изрекает слова, помъщенныя Евангелистом е полным сочувствием его мыслям: Мы убо вправду (осуждены) достойная бо по делом наю воспреемлева, сей же ни единаго зла сотвори (Лука 23:41). Еще определеннее высказывает, благоволительное отношение хрис-панства к иде государствеяной власти Ап. Павел в послами к Римлянамъ:

"Всякая душа да будет покорна высшим властям: ибо нет власти не от Бога; существующая же власти от Бога установлены. Посему противятщйся власти противится Божию установлению. А противящееся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующее страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Дълай добро, и получишь похвалу от нея: ибо начальник есть Божей слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, - бойся; ибо он не напрасно носит меч, он божий слуга, отмститель в наказание делающему злое. И потому надо повиноваться не только из страха наказания, но и по совести. Для того вы и подати платите: ибо они Божии служители, сим самым постоянно занятые. Итак отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк, кому страх, страх, кому честь, честь (13:1-7).

Конечно, для последователей Толстого, совершенно отрицающаго авторитет посланий, и особенно Ап. Павла, эти слова не имеют значения, но во всяком случае толстовцы не правы, навязывая приведенному изречению, такой смысл, будто бы цари всегда поступают справедливо: такого смысла здесь нет; здесь просто указывается преобладающий справедливый характер правителственных распоряжений, которому невольно подчиняется даже и неправедный судья Христовой притчи; но этим совершенно не отрицается возможность резких и частных исключений, как и в словах Спасителя о том, что даже злой отец не подаст сыну камня, когда он просить у него хлеба.

Таково учение Священнаго Писания: оно повелвает уважать и исполнять требования языческой государственной власти, не осуждает звания воина, судьи и сборщика податей, - но нигде не дает указаний на желательные порядки в госудпрстве христианском, ни на то, что когда-либо будут существовать такия государства. Более определенно выражается о сем Церковь в своих канонических постановлениях, которыя для сознательнаго христианина должны иметь такое же значение, как и слова Христовы, потому что самое собрание последнх, т. е. состав святых Евангелий и вообще Новаго Завъта, мы преемлем по указанию тех же церковных канонов, тогда как протестанты, отвергающее каноны вселенских соборов, не имеют решительно никаких оснований для того, чтобы во 1). вместе с нами признавать 4 Евангелия, 21 послание и Апокалипсис подлинными, а прочия еуществующия 8 Евангелий подложными и 2) признавать боговдохновенным наш состав Новаго Завъта, а не вошедшия в него послания учеников Христовых и Павловых - Варнавы и

Климента, а также и посланее Ап. Павла к Лаодикийцам - хотя и подлинными, но человеческими произведениями, а не глаголом Святаго Духа.

Итак, если вера в Священное Писание основывается на вере в непогрешимость вселенских соборов, то нам казалось бы, остается только привести изречения последних по интересующему нас предмету, но мы предчувствуем, что, поведя дело таким споеобом, т. е. без всяких оговорок, мы не достигнем цели, т. с. не убедим сомневающихся. Увы, последовательность мысли или логика является достоянием немногих умов, - для большинства гораздо больше значешя имеет привычка, а постановления вселенских соборов современным христианам совершенно неизвестны, к стыду нашей школы. Заговорите о значении соборов - с вами все согласятся, а как начнете приводить их правила и постановления, вы сейчас же почувствуете, что бросаете горох на стену: настолько новы и не сродны эти глаголы Церкви для умов и сердец ея одичалых чад.

Поэтому, прежде чем обратиться к учению вселенских соборов, остановимся еще раз на той мысли, что Священное Писание Новаго Завета не устанавливает законов или правил жизни государственной, а только личной или церковно-общественной. Посему ставить вопросъ: не воспрещена ли война христианскому государству во святом Евангелии?-безсмысленно. Можно ставить вопрос так: погрешает ли христианин, согласившись вступить в ряды воинов? погрешает ли царь или члены высших государственных учреждений, объявляя войну или принимая вызов на войну? наконец, погрешает ли всякий христианин, содействуя успеху войны: пожертвованиями, выделкой оружия и тому подобными способами? Утвердительнаго ответа на все эти три вопроса вы нигде не найдете в святой Библии, ни в Ветхом, ни в Новом Завете.

Помилуйте, перебьет меня иной собесъдник на такой фразе: "да ведь прямо же сказано - не убий". Да, на эту заповедь Божию чрезвычайно уверенно ссылались на наших парламентских трибунах и в прессе, когда требовали в 1906 году упразднения смертной казни, подготовляя военный бунт. Помню, как одушевленно ораторствовал тогда в Государственном Совете сенатор Таганцев, и как на мой вопрос: "значить вы безусловно отрицаете участие христианина в войне и в уемирении вооруженнаго возстания?" ответил: "Э, нет для нас юристов это имеет совсем иное значение". Но тогда при чем же тут заповедь? ведь в ней об юристах ничего не сказано? Очевидно, она понадобилась профессору не как христианину, не как последователю еще ветхозаветной заповеди, а лишь в качестве ораторскаго преема. И мы сейчае увидим, что самый популярный способ возражения против войны через ссылку на шестую заповедь является выражением либо невежества, либо лицемерия, либо того и другого вместе, и во всяком случае - нежелания вникнуть в дело серьезно. Впрочем столь же не серьезны и неискренни бывают все почти ссылки наших современников на слово Бол;ее.

Десять заповедей написаны в 20-главе книги Исход. В этой же главе продолжается речь Господня к народу и к Моисею, и кончается затем без перерыва последним стихом главы 28-й. Какея же правила и законы изложены в этой речи Господней, начинающеея с десяти заповедей?

Выписываем следующия слова: "ктo ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти (21, 12); кто злословит отца своего или мать, того должно предать смерти (15); если (чей-либо) вол был бодлив вечера и третьяго дня и хозяин его, быв извещен о семь, не стерег его, а он убил мущину или женщину, то вола побить камнями, а хозяина его предать смерти (29)".

В той же речи Божией говорится о войне: "если будешь слушать гласа его (ангела) и исполнять все, что скажу тебе, то врагом буду врагов твоих и противником протннников твоих... и истреблю их от лица вашего (23,20-23)

Вторично десять заповедей Господь рукою Моисея излагает в 5-й главе. Второзакония, и в той же речи Своей, именно в главе 7-ой, законодатель говорить следующее: когда введет тебя Господь Бог твои в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего многочисленные народы... и предаст их тебе. Господь Бог Твой, и поразишь их: тогда предай их закланию (т. е. поголовному избеению), не вступай с ними в союз и не щади их (7:1-2). Истребишь все народы, которые Господь Бог дает тебе; да не пощадит их глаз твой (16).

Ръчь законодателя продолжается до главы 27-ой, а в главе 20-ой вот что говорится о войне: "в городах тих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души, но предай их закланию" (ст. 16-17).

Гд же тут воспрещеше какого бы то ни было убийства? Не ясно ль, что заповедью возбраняется не война, и не смертная казнь, но смертоубийство личное, внушаемое ненавистью или самоуправством. "Но мы не признаем еврейских законов, не считаем их за волю Бошю; а признаем только слова Спасителя", затараторят наши со-бесъдники. Но тогда зачем же вы ссылаетесь на ветхозаветную заповедь?-можно быть неверующим, но надо же быть сколько-нибудь честным, хотя, конечно, и то правда, что при неверии нет разницы между честным и нечестным, добрым и злым. Да и как вы будете верить Христу, отрицая Моисея, когда Господь сам сказалъ: "если бы вы верили Моисею, подарили бы и мне; потому что он писал о Мне. Если же его писаниям не верите, как поварите Моим словам" (Иoaн, 5:46-47). В частности присужденные к смертной казни за оскорбление родителей Господь прямо признает заповедью Божиею: Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? ибо Бог заповедал - почитай отца и мать и злословящих отца или мать смертию да умрет" (Mф. 15:4; сравн. Марк. 7:10-14).

Итак, спросят меня читатели: по вашему следует предавать смертной казни всякаго, оскорбившаго своих родителей? Нет, отвътим мы: из приведенных слов Писания следует только то, что, во-первых, заповедью "не убий" воспрещаются не война, не смертная казнь, а только самовольное убийство. Это во-первых. А во-вторых, из сказаннаго ясно, что Господь Сам повелел в Ветхом Завтете своему народу вести истребительныя войны и за известныя преступления казнить людей смертию; наконец, в третьих, Христос Спаситель признает эти ветхозавътныя постановления заповедью Божиею. Иемеют ли эти заповеди значение для новозаветной Церкви? - Нет, ответим мы: обязательнаго значения они не имеют. Церковь ветхозаветная была в то же время государством, приуроченным к определенной территории и определенному племени; Церковь же новозаветная есть царство духовное, а не государство: война же и смертная казнь, как и всяшй вообще принудительный суд, является делом государства, к каковому, как мы сказали, не обращено ни одно указаше Новаго Завета.

При всем том мы уже видели, что и Христос Спаситель, и апостолы не возбраняли своим последователям исполнять государетвеной повинности и требовали послушания даже языческому правительству. Таким образом ясно, что хотя Господь соединил своих послъдоватслей не в государственный союз, а в союз церковный, но не возбраняет объединяться сверх того и в союзы физической самозащиты, т. е. в государство; государство же без судов, тюрем и войны никогда не будет существовать, и надежды наших совремонников на то, будто теперешняя война есть последняя в истории, находится в прямом противоречии не только с действительностью и ея обостренным национализмом, но и с совершенно ясными предсказаниями Спасителя о поеледних временах, когда возстанет царство на царство, народ на народ (Mф. 24:6-21. Сравн. Луки 21:10-26).

Некоторые совопросники ссылаются на прощение Христом жениеины, обличенной в прелюбодъянии, как на отмену смертной казни, каковой она подлежала по заповеди Божией к Моисею (Лев. 20:10). Но такое толкование Евангельского события обнаруживает только полную неосведомленность совопросников в Священном Писании. Господь в данном случае поступал в строгом согласии с законом Моисея, изложенным в 17-й главе Второзакония: "не должно предавать смерти по словам одного свидътеля. Рука свидетелей должна быть на нем прежде всех, чтобы убить его, потом рука всего народа" (ст. 6-7). При этом, конечно, требовалось, чтобы свидетоль, как и третейский судья, были сами чужды такого же преступления, что видно из книги пророка Даниила (13:46). В строгом соответствии с этими установленеями ветхаго Завета Господь сказал приведшим обличенную прелюбодейку; "кто из вас без греха, первый брось в нее камень" (Иоан. 8:7). Когда же они, ,будучи обличаемы совъстию" , разошлись все до одного, то Господь, опять в строгом соответствии с законом Моисея, спрашиваетъ: "Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?" и получив отвът, что обвинителей или свидетелей нет, отпустил ее со словами: "Иди и впредь не греши" (ст. 12).

Надеемся, что после, сказаннаго все толстовцы, штундисты и менониты принуждены будут признаться в том, что ни в Новом, ни в Ветхом Завете нет воспрещения участвовать в войне: но, конечно, мы не надеемся, что приведенныя изречения и толкования уже изменили образ их мыслей: не надеемся потому, что первые из этих трех сект вовсе не веруют в Евангелие ни в Божественное достоинство Христа, а выбирают из Слова Божия то, что им нравится; вторые же и третьи веруют очень плохо и хотя Божества Христова не отрицают, но свои немецкия колонизационныя цели ставят выше спасения души и читают Библию больше для отрицания церковнаго авторитета, нежели для руководства ею в своей жизни.

Впрочем и у тех, и у других, и у третьих имеется другое возражеше против участия в войне. "Нам не нужно", говорят они: "прямого осуждения войны в словах Христовых или пророческих. Участие в войне не совместимо с общим духом христианства, как проповеди любви ко всем и братства всех народов".

Мы возвратимся к Эьому возражению, а пока скажем, что оно, конечно, гораздо серьезнее, особенно если к нему присоединяется указание на различие меежду ветхозаветным и новозаветным учением, как между учением церковно-государственным и чисто церковным. Однако, из этого же самого указания на существенную разницу между двумя заветами выясняется, что война есть неизбежное условие государственной жизни, т. е. самаго существования государства. Между тем современные отрицатели войны, толстовцы и сектанты, в прокламащях, которыя они разбрасывают по казармам, стараются представить, что войны вообще, а настоящую в частности, устраивают по своему капризу цари вопреки воле народа для каких-то своих выгод, т. е. с целями либо честолюбивыми, либо корыстолюбивыми, и что войн не было бы, если бы народы управлялись "выборным правительством под главенством Христа и Евангелия". Как это просто и как далеко от истины! Ведь таким правительством управлялась вся средневековая Европа в лице выборного папы опиравшагося на Евангелие. И что же? Вся эпоха папскаго владычества была временем кровопролитнейших войн между единоверцами при личном участии священников и епископов, Но, может быть, мои вопрошатели прибавили слова "под главенством Христа и Евангелея" только для красоты слога, отлично понимая, что всякое современное выборное правительство первым делом постарается расквитаться с Евангелием и вообще с религеий? Быть может, по их мнению, для международнаго мира достаточно, чтобы правительства были выборныя? За ответом на такой вопрос незачем, далеко ходить: пред вами Франщя с выборным правительством, с упразднением всяких сословных преимуществ, с полною свободой убеждений. Что же? она приняла участее в войне по собственному почину, без всяких принудительных обстоятельств",.

В частности русское правительство по отношешю к восточным христианам не понуждало народ к войне, а напротив удерживало его, то по сознанию своего сравнительнаго безсилия освободить христиан от турецкаго ига. (в 17 веке), то из опасения со стороны западных народов, то, наконец, по западническому равнодушию к судьбам православия (первая половина 19 въка). Но когда возгоралась война с Турцией, то русский народ с восторгом шел на такой освободительный подвиг, и не столько он подчинялся требованию правительства, сколько самое правительство подчинялось воле православнаго народа, как это было, напримър, в 1877 году. Конечно, бывали войны династическиея, выражавшия волю только правительства и вредившия историческим задачам народной жизни, например, Венгерский поход 1848 года: но, если мы обратимся к настоящей войне, то находить здесь что-либо подобное, смешно и нелепо. Неужели у людей так коротка память, чтобы забыть причины ея возниковения? Австрея, неудовольствовавшись аннексией православной Боснии и Герцоговины, послала сербскому королевству ультиматум с требованием согласиться на введение в страну австрийской

жандармерии. Всякий мало мальски проницательный человек отлично понимает, что получилось бы такое подчинениe одного государства другому, посл коего не более, как лет через 20 должна произойти и полная аннексия перваго. Неужели не довольно того, что боснийцы, 500 лет отстаивавшее православие пред магометанством и первые поднявшие возсташо против послъдняго в 1876 году, вместо желаемой свободы томились 40 лът в рабстве не менее злых врагов православия, австрийских католиков? Неужели мало того, что православные народы Балканскаго полуострова, освободившись от многовекового турецкаго ига, были отданы под власть королей еретиков, - чтобы и единственный счастливый народ сербов, которому одному удалось получить единоверных и единомышленных себее королей, хотя бы для части своей страны, чтобы и этот народ был бы лишен своей церковной и гражданской свободы? Россея остановила Австрию от последняго поработительнаго шага, и в виде угрозы, объявила мобилизацно. Тогда Германии Австри объявили нам войну, к которой первая готовилась уже 40 ле, жлая расширить свои владения на восток. Что же? нам следовало пойти спокойно в подданство немцев? перенимать их жестокие и грубые нравы? насаждать в своей стране вместо святых подвигов православнаго благочестия поклонение желудку и карману? Нет лучше умереть целым народом, чъм питаться таким еретическим ядом.

И так довольно мы его наглотались со времен Петра Вгликаго! И без того немцы оторвали от русскаго народа, от русской истории и православной Цериви его аристократию и интеллигенцию; а в случае полнаго подчинения немецкой государетвеняой власти, развратился бы в конец и простой народ. Отшепенцы от простого народа под влиянием немцев и немецких денег имеются теперь в достаточном количестве. Это прежде всего те самые штундисты, которые столь лицемерно взывают к миру. Конечно, не все они были сознательными предателями и продавцами, своей родины, не всем разделялись те 2 миллиона марок, которые постановлено ассигновать немецким государством (а на половину собственными средствами кайзера) на распространеше в Poccии штунды: среди ея последователей было не мало чистоссрдечных глупцов, но эти последние, когда у них открылись глаза на то, кому они служат, и сами возвратились к православной Церкви и семьи свои привели назад, в Христову ограду. За то мы никогда не поверим искренности тех, которые в 1905 г. начали кричать о заключении мира именно тогда, когда начинался поворот в сторону нашей победы над японцами, а в 1915, - когда мы начали одолевать немцев.

Конечно, они умъют замаскировать свое Иудино лукавство прельстительными картинами всеобщаго разоружения народов, чему никогда не бывать, по приведенному уже предсказанию нашего Спасителя: но, если бы это случилось на мгновение, то чтобы произошло тогда? Всякий, имъющий голову на плечах, скажет вам, что сейчас же более жестокия и безчестныя племена начали бы угнетать, обирать и уничтожать слабейшия, как были уничтожены европейцами племена Америки, Австралии и отчасти Африки; и первому из народов был бы конец народу русскому, как самому безобидному и честному.

Конечно, этого и желают наши совопросники, как лакей Смердяков в повести Достоевекаго, сожалевший о том, что в 1812 году pyccкиe прогнали французов, а не подчинились этой "более умной нации", и что мы остались русскими, а не сделались французами. Для подобных современных подкупленных философов безполезны вcякiя доказательства; но среди поборников мира есть не мало искренних, но недальновидных людей, и притом, не только из сектантов, а просто людей с мягким сердцем, содрогающихся от крови и убийства. Они, пожалуй, готовы признать, что наша война и безкорыстна и представляет собою простую самозащиту народа и его единоверцев-славян, но в бедствиях войны они видят большее зло, чем все то, что может произойти даже и при тех печальных последствиях мира. о которых мы писали выше. При этом они начинают описывать и те ужасныя картины военных жестокостей, которыя неизбежны на войне: и пожизненное увечье молодых воинов, и печальное сиротство семейств убитых на войне, и прочея мрачныя стороны войны, которых, конечно, никто отрицать не может.

Трудно было бы ослаблять значение таких доводов, если бы противоположность между мирным и военным временем была бы такая крайняя, как это представляется с перваго взгляда. Но всмотритесь в жизнь поближе: разве в мирное время она обходится без кровавых картин, всяких преступлений, насилия, обманов обольщений и т. д.? разве в мирное время удалось бы остановить пьянство народное и через то уменьшить ровно в десять раз количество уголовных преступллений, о чем свидетельствует теперь судебная статистика? разве в мирное время имели место те массовые подвиги милосердея, великодушия и самоотвержения, в которых теперь участвует добрая половина населения? Да не в подвигах только дело; спросите свою собственную душу- всмотритесь в окружающих: часто посещали ли вас во время мира святыя настроения духа, которыя теперь вас почти не покидают? И сердечная любовь к отчизне, и нежное состраданее к раненым и сиротам, и трепетный восторг при сообщением о подвигах наших героев, и размышление о тленности всего земного и, наконец, исполненная упования молитва, от которой, может быть, вы уже давно отвыкли во время мира.

Действительно, оглянитесь на состояше русскаго народа перед войною в продолжении последняго десятилетея: до чего люди извратились, изолгались: как для них не стало на земле ничего святого, как вошло в обычай делать то, чего не делают даже дикие звери, т. е. убивать своих собственных детей: как стало все продажно, начиная с убеждения; как пало просвъщение и наука, сделавшаяся предметом эксплоатации, и школа, обратившаяся в фабрику дипломов.

Нравственный подъем, послъдовавший за объявлением войны и в значительной степени продолжающийся и доныне, является обильным искуплением тех неизбежных нравственных преетуплений, которыми изобилует всякая война. Возьмите в руки книгу Судей, там во второй главе изложен этот закон жизни народной: во время политическаго мира иудеи впадали в разврат и идолопоклонство; тогда Господь насылал на них враждебныя племена; народ возставал на защиту отечества и нравственно преображался, оплакивая свое прежнее отступничество.

Вы скажете: но разв нет других, более чистых средств для нравственнаго возрождения народя, средств чуждых крови и насилия? Конечно есть, но Господь попускает быть военному бъдствию именно тогда, когда к нравственным, высшим призывам народ остается глух.

Если бы русскгй народ имел такия нравственные силы, что мог бы убедит австрийцев не губить Сербскаго королевства, не принуждать боснийцев к католичеству, нс препятствовать посредством пыток и казней галичанам возвращатъся в православие вот тогда бы незачем было прибегать к военным угрозам. Далее, если бы по обоъявлении нам войны Германией и Австреей мы могли бы их убедить отказаться от своего намеренея или, отдавшись под их власть без битвы и согласившись на уничтожение России, как госудрства, имели бы основате надеяться, что от этого не поколеблется в ней православная вера, не развратятся еще больше нравы и не погибнут вообще нравственныя ценности русской души, тогда бы, конечно, незачем было бы нам воевать, незачем было бы держать ни войска, ни судебных учрежденей. ни тюрем, ни денег; но от предположения таких условий принужден был отказаться к концу жизни даже и Лев Толстой при всей неукротимости своей фантазии.

Правда, было одно время, длившееся, может быть, год или два, когда новоначальная христианская община была охвачена безраздельною преданностью Господу и обходилась без всякой самозащиты: тогда ея стражем был Сам Господь, и первая попытка злоупотребить безусловным доверием, предпринятая Ананией и Сапфирой, встретила карателя в лице Самого Господа. Существуют и теперь христианския общества, по большей или меньшей степени чуждыя физической самозащиты: это монастыри и отчасти, все вообще духовныя лица, как лишенныя права защищаться оружием. Правда, они не воспрещают защищать себя мирянам и вообще государству, но на магометанском востоке, на северных сибирских окраинах, а тем более во времена древния, такою защитою приходилось пользоваться очень редко, а иногда монахи от нея сознательно отказывались.

Однако навязывать требования такого самоотвержения, на которое способны исключительные ревнители веры, сознательно отказавшиеся от Mipa, т. е. воспрещать самозащиту целому народу,с непраздными и доящими", с младенцами, отроками и подростками, с девушками и женщинами, которым женская честь дороже самой жизни,- такое воспрещение было бы делом совершенно неосмысленным. Война есть зло, но в данном случае, как, впрочем, и в большинства войн в России, - меньшее зло, Чем уклонение от войны и предате во власть варваров нашего ли священнаго отечества или других братских нам православных народов, которые по девятому члену Символа В"вры должны быть для нас так же близки, как и православные подданные нашего государя.

Допустим, скажет нам наш читатель, вы правы относительно настоящей патриотической и освободительной воины: ну, а какими побуждениями заставили бы вы русскаго солдата и офицера участвовать в непатриотичееком походе 1848 года, а если бы он участвовал в нем, то как бы научили его справляться с запросами совъсти?

На такой вполне определенный вопрос у нас и ответ вполне, прямой, предуказанный нами в начале статьи, как и на два другие вполне определенные вопроса. а) Если царь или правительство предприняли войну по каким-либо корыстолюбивым и честолюбивым побуждениям или по капризу, или по собственному произволу, а не по насущной нужде ввереннаго им государства, то, конечно, они виноваты и грешат, 2) погрешает ли, соглашаясь участвовать в такой войне воин или часть войска? - все-таки, в большинстве случаев погръшает, ибо от ослушания происходит война междуусобная, более ужасная, чем война международная. Так были бы достойны осуждения солдаты, или даже полки, если бы они отказались участвовать в Венгерском походе 1848 года; но мы не выскажем осуждения греческим легионам, которые, вопреки воле антинащоанальнаго правительства, рвутся на войну против немцев: не осуждаем и австрийских славян, добровольно сдающихся нашей армии: в подобных случаях нужно ставить себе следующш вопрос: при каком выборе произойдет меньшее зло и наибольшая польза для православной веры и родного племени? Вопрос этот разрешается не просто и весьма различно, когда государство находится в пореходном состоянии от небытия к бытию и обратно; если же оно находится в состоянии прочнаго порядка, то непослушание воинов, какому бы то ни было призыву правительства к войне ведет страну к худшим последствиям, чъм даже неразумно предпринятая война. Уклонеше же от участия в войне освободительной и самозащитной - есть несмываемый грех пред Богом. Так же должно отвечать н на третий випрос, поставленный в начале статьи о вспомоществующем участии мирных граждан военному делу. Нет слов для достаточного осужденея npecтyпнocти фабрикантов, купцов и помещиков, наживающихся от военнаго бедствия. То же должно сказать о несчастных загипнотизированных и тероризированных немецкими и еврейскими шпионами студентах, устраивающих демонстранщи с криками "долой войну", о чем с большим аппетитом печатается в австрийских, немецких и мазепинских газетах.

Если детский, или напротив, преклонный возраст, женскей пол, люди болезненные, лица священнаго чина и, наконец, люди, несущия какия-нибудь специальныя государственные обязанности, освобождаются от деятельнаго участия в сражениях, то oт посильной помощи родным воинам и военному делу не может, освободить гражданина никакое звание, ни пол, ни возраст. Не говоря уже о нравственной связи с родиной и армеей, всякий должен помнить, что своею безопасностью и благополучием он обязан тем безчисленным смертям и болезням, которым за него подвергаются родные воины. Им сладко умирать за отечество, когда они знают, что весь народ, все население словом и делом рады помогать им. Напротив, несочувствие взбунтованной интеллигенции и еврейской печати было одной из главных причин ослабления наших воинов во время Японскаго похода: стоить ли умирать за отечество, сыны которого сами его ненавидят и разрушаютъ? - Такое пагубное влияние революцюнных вспышек на дух армии отлично понимают наши враги, и поэтому тратят большия деньги, чтобы вызвать студентов на револющонныя деминстрации.

· Меня особенно возмущают, когда протесты против всякой войны и против полиции раздаются со стороны людей, которые ни одного дня не могут прожить без охраны той и другой. Так, Лев Толстой, проповедывавший непротивление и уничтожение всякаго государственнаго строя, когда в 1905 году дело дошло до практическаго отрицания права собственности, принужден был, не довольствуясь общегосударственной охраной, устраивать целый отряд собственных вооруженных объездчиков и силою разгонять лесных хищников.

"Не ожидал я от служителя Божея похвал войне", пишет мне,христианин" толстовскаго направления. Будут толстовцы отзываться в таком же неискренном духе и об этой печатной статье. Но пусть они загвоздят себе на лбу, что я войну не хвалю, не оправдываю, но считаю меньшим злом, чем уклонение от нее царей, правительства народов и отделыных граждан при таком положении вещей, какое было два года тому назад.

"Но ведь Христос велел любить всех людей без различия вер и народностей, так начинают опять ссылаться на слова Божии, в которыя сами не верят, наши пацифисты. Не имея возможности более возражать против разумных доводовь о не избежности войн, не рискуя более приводить определенных мыслей из Евангелия, они теперь ссылаются на общий дух его: "Христос велел любить врагов, ведь Он сказалъ: несть еллин, ни иудей"... Продолжить этого изречешя они уже не могут, ибо, зная твердо много куплетов из Беранже, они не в состоянии привести ни одного выражения из Слова Божия и в частности, это изречение они совершенно напрасно приводили против еврейских иогромов. Против погромове говорили, писали, печатали и мы, но, во-первых, не приписывали Христу слов Апостола Павла, а, во-вторых, и нашим космополитам не советуем искажать смысл свя-щенных изречений, но, хотя бы раз в жизни, прочитать их целиком. Апостол пишет вступившимте в Церковь Христову, чтобы они облеклись в ней в новаго человека, совлекшись ветхаго, ибо здесь "нет ни эллина ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободнаго: но все и во всем Христос (Колос. 3, 11). Как видите, речь идет не о разных верах, а только о православных христианах, т. е. сынах Церкви, которые должны любить друг друга, независимо от народности и сословия.

Впрочем, мы, конечно, далеки от того, чтобы отрицать, подобно некоторым неумъренным патрютам, что Христос велел любить людей всех вер и всех народностей, не исключая и политических врагов, но никто, внимательно читавнпй Евангелие, не будот искать специальнаго указанея на последних в словах Христовых: "Любите врагов ваших", как это делал, весьма недобросовестно, Лев Толстой. Приведенныя слова Христовы касаются врагов личных, чего не хотъл принять Лев Толстой, имевший черствую, самолюбивую душу, и посему почитавпий любовь к личным врагам невозможной: "любить враговъ"? это невозможно: это была бы прекрасная утопия, но не разумная заповедь - Христос не мог требовать от людей невозможнаго - Я могу не вредить своим врагам, но любить их - это немыслимо"" ("Царство Божее внутрь вас есть")-. Из таких соображенш автор выводить заключение, что слова Христовы: "любите врагов вашихъ", касаются только политических, а не личных врагов.- Мы часто останавливались в своих писаниях на этом ложном выводе - Толстого, чтобы показать, как жестоко ошибается наша публика, представляя этого писателя учителем Христовой любви, тогда как он прямо ее отрицает, низводя великую заповедь на степень безразличнаго космополитизма.

Какой же подлинный смысл заповеди? Никто не решитея спорить против того, что она требует любви к врагам личным, если только дочитает слова Христовы до конца этой главы. ,А я говорю вамъ: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.. - да будете сынами Отца вашего небеснаго; ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми, и посыласт дождь на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особеннаго делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершены, как совершен Отец ваш небесный"" (Матф. 5; 44-48).

"Но вы же не отрицаете любви к политическим врагам!"" скажет нам читатель. Не отрицаю. "Итак нужно любить нъмцев и турокъ?" Непременно, ответим мы. "Так как же я буду убивать того, кого люблю? ведь большаго зла, чъм отнять жизнь, никто ему не может сделать!"""

Таков взгляд Льва Толстого и всех отрицателей будущей жизни. Конечно, если ея нет, то оценка действий со стороны добра и зла изчезнет: высшим благом является не добродетель, а наслаждение своим существованием без всякой определенной цели. "Если мертвые не воскресают, станем есть и пить, ибо завтра умрем" (1 Кор. 15. 32).

Для людей же верующих телесная смерть, своя ли или чужая, не является наибольшим злом, и можно отнимать жизнь, нисколько ненавидя, но жалея своего противника. В начале сего года, когда я однажды прибыль в Харьковскую саперную казарму для духовной беседы, дежурный офицер показал мн солдата с Георгиевским креетом и сказалъ: "мы с ним на этих днях прибыли сюда на поправку с позиций; он к концу одной атаки разрубил плечо австрийцу и сейчас же побежал за водой и, принеся ее в своей фуражке, омыл врагу рану, первязял собственным бельем и на своих плечах отнес его на ближайший медицинский пунктъ"".

Наши солдаты, идя на поле битвы (мы их напутствовали -из Харькова за эти два года в числе. более 150 000), думали не о том, как они будут убивать, но о том, как они будут умирать. В их глазах воин представляется не самодовольным побъдителем, а самоотверженным подвижником, полагающим душу свою за Веру, Царя и Отечество.

Да разве можно участвовать в рукопашном бою, не проникаясь зверскою злобою?-Конечно, трудно никогда не подвергнуться злому чувству в такое время, но подобное чувство почти неизбежно и в других, безспорно благородных, и даже святых родах службы и деятельности. Спросите лазаретных докторов и сиделок, фельдшеров и служителей дома умалншенных, далее, школьных учителей и учительниц, надзирателей и воспитателей за мальчиками, наконец родителей; воспитывающихе, своих собственных детей: могли ли они, хотябы на одну неделю, а то даже и на, один день, обойтись без раздраженея, а, в некоторых случаях без толчков, ударов и даже порки своих клиентов? Часто это раздражение бывает тем сильнеe, чъм горячее их любовь к детям или больным. - Правда, на войне гнев бывает у большинства более сильный, чъм в приведенных примерах, но в руссском сердце он потухает сейчас же по прекращении рукопашной битвы и заменяется чувством жалости и делами милосердия. При всем том ни Церковь, ни pyсскиe воины не считают самаго чувства такого гнева справедливым; на этом основано каноническое правило Василия Великаго, утвержденное Вселенскими соборами. ,Убиенее на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрея и благочестия. Но может добро было бы советовати, чтобы они, как имеющие нечистыя руки, три года удержалися от приобещения токмо святых таин" (Правило 13).

Чувствую, что толстовцы злорадно рукоплещут, нро-читав это правило и будут корить солдатъ: "Вы три года не имеете права причащаться; - но не злорадствуйте, друзья, правило это соблюдалось в то время высокаго благочестия, когда причащошя лишались за такие гръхи, которых вы и грехом но считаете: за единократное нарушение поста на два года, за грех блуда на 7 лет, за пpeлюбoдеянie на 15 лет, за вытравление плода на 10 лет, за сокрытие своей въры во Христа под страхом пытки на 20 лет, а под страхом насмешек на всю жизнь до смертнаго часа (кто из современной интеллигенции не виновен в последнем грехе?). Хотя все эти епитимии утверждены Вселенскими соборами, но при теперешнем упадке благочестия и трудности бороться с грехом они ослаблены до крайней степени, а епитимия для воинов была упразднена Церковью еще во времена высокаго благочестея, когда усилились войны с магометанами, о чем свидетельсгвуют древние византийские канонисты, Зонара и Вальсамон; это найдете в примечании к указанному правилу святого Василия в книге, Правил Вселенских соборов.

Наконец мы имеем совершенно ясное учение Церкви об убийстве на войне, изложенное в каноническом послании св. Афанасия Великаго к Аммуну монаху, утвержденном Шестым Вселенским собором. Этими словами Церкви, или точно Святаго Духа, говорящаго ея устами, мы и закончим настоящую статью.

"В различных случаях жизни обретаем различие, бывающее по некоторым обстоятельствам, например: не позволительно убивать: но убивать врагов на брани, и законно и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные во брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие их превосходныя деяния. Таким образом одно и то же, смотря по времени, и в некоторых обстоятельствах, не позволительно: а в других обстоятельствах, и благовременно, допускается и позволяется. Такожде рассуждати должно и о телесном совокуплении. Блажен, кто в юности, составя свободную чету, употребляет естество к деторождению. Но аще к любострастию: то блудники и прелюбодеи подвергаются казни, возвещенной апостолам".

Убийство предосудительно, как дело произвола и ненависти, т. с. убийство личное, но убиение врага на войне "допускается и дозволяется"".