Главная » Отношения » Человечество стремится к созданию единого языка. Говорение языками: был ли у человечества единый праязык? Система глобального влияния

Человечество стремится к созданию единого языка. Говорение языками: был ли у человечества единый праязык? Система глобального влияния

Есть притча о том, что когда-то все люди земли разговаривали на одном языке. Но вот задумали они воздвигнуть башню до неба — Вавилонскую. И в наказание за желание стать равными божествам последние наказали строителей смешением языков, так что те перестали понимать друг друга… Интересно, а на каком языке предстоит общаться нашим потомкам?

Даешь "европанто"?

Языки подвержены эволюционным процессам, так же, как и вся человеческая цивилизация. Сегодня шумерский и латынь являются "мертвыми" наречиями, а ведь когда-то на них говорила значительная часть населения земного шара…

По мере того как крепли связи между разными народами и странами, все острее становилась необходимость в глобальном языке, на котором могли бы свободно беседовать друг с другом представители различных национальностей.

Итальянец Диего Марании и его коллеги, которым пришлось выполнять обязанности переводчиков на всевозможных международных совещаниях, симпозиумах, ассамблеях и прочих сборищах, подметили одно небезынтересное явление. За деловыми заседаниями следовали традиционные застолья, и тогда разноязыкое сообщество для свободного общения пользовалось не английским или каким-то одним определенным языком, а пускало в ход "интернациональную смесь", коктейль из разных языков…

Особенно это характерно для Европы. Сегодня любой среднеобразованный европеец знает сотни общеупотребительных выражений и слов, и щеголяет ими для лучшего взаимопонимания и оживления беседы. Это неизменно вносит в разговор нотки веселья и остроумия, способствует более точной передаче смысла. А если вылетает из памяти какое-нибудь словосочетание, то его легко заменить таким вот "интернациональным"…

Для наглядности такой пример. Английское "ай эм" ("я есть") с успехом можно заменить итальянским "иль суо", французским "же суи", немецким "их бин"… Такую разговорную смесь Диего Марании в шутку назвал "европанто".

Тенденция ширится. Во-первых, она удовлетворяет давнюю потребность в нейтральном международном языке. Во-вторых, "европанто" развивается естественным путем, в отличие от того же эсперанто, который пытались внедрить искусственно.

Великий и могучий…

Некоторые европейские издания даже начали вводить отдельные рубрики на этом смешанном языке. Да и в наших газетах и на телевидении тоже наблюдается засилие "иностранщины". Можно возмущаться "замусоренностью" нашего родного и великого… Но не напоминает ли это борьбу с ветряными мельницами?

Нет, кто бы, что ни говорил, а появление "мирового языка", языка межнационального общения — вещь неизбежная. Даже без научного подсчета видно, сколько заимствований, переваренных и обкатанных слов и трудноузнаваемых корней из других языков в том же русском — в нем можно обнаружить отголоски греческого, латинского, романских, тюркских и других еще более древних наречий…

И лишь иногда мы вдруг спохватываемся, что всю жизнь говорим этой международной прозой. А есть слова, которые на всех языках произносятся только по-русски, например, "водка" или "перестройка"…

Испанский заменит английский?

Между тем, по мере развития глобальной системы информационных сетей и коммуникаций становилось ясно, что обилие языков не способствует научно-техническому прогрессу и взаимообмену культурными достижениями. Особенно ярко это просматривается на примере такой космополитической страны, как США.

В Северной Америке уже исчезло 150 языков индейцев, оставшиеся 30 ждет, вероятно, подобная же участь… В растущих мегаполисах Нового света еще полвека тому назад существовали этнические группы, которые использовали более 200 языков. Конечно, такой разнобой, подобно вавилонскому столпотворению, не мог продолжаться долго…

На языке предков еще предпочитали говорить представители старших поколений, а молодежь уже отдавала предпочтение английскому… Причем, это был не чистый язык англо-саксов, а обогащенный, переваренный "американский английский"…

Ученые-янки, наблюдая процесс "американского котловарения", предрекали и зарождение единого языка. Но монолита не получилось. Исследователи выявили неожиданную закономерность — роль английского на мировой арене стала снижаться, и, по прогнозам, где-то через полвека его использование в мире резко сократится. Уже сегодня все больше и больше жителей Америки используют для повседневного общения не английский, а испанский…

По статистике, рейтинг распространенности языков на планете пока что выглядит так: китайский, хинди, урду, английский, испанский, арабский… На каждом из них говорят по полмиллиарду человек, на китайском — полтора миллиарда… И, как утверждают знатоки демографии и языкознания, из 6 тысяч существующих в мире языков уже через пару десятков лет останется только 600…

И все же не зря говорится: "Сколько языков ты знаешь — столько раз ты человек". Ведь, только выучив иностранный, мы можем по достоинству оценить свой родной язык.

Футуризм - общее название художественных авангардистских движений 1910-х - начала 1920-х годов, прежде всего в Италии и России. Футуристов интересовало не столько содержание, сколько форма стихосложения. Они придумывали новые слова, использовали вульгарную лексику, профессиональный жаргон, язык документа, плаката и афиш.

Декадентство - упадок, культурный регресс; изначально использовался как исторический термин для обозначения культурных явлений Римской империи к. II-IV вв. Также этим термином обозначают модернистское направление в изобразительном искусстве, музыке, литературе и архитектуре, в творческой мысли, самовыражении как таковых - конца XIX - начала XX веков, характеризующихся извращённым эстетизмом, индивидуализмом, имморализмом. Его основатели выступили прежде всего как противники старых течений искусства, главным образом, академизма. Провозглашённые ими принципы имели вначале чисто формальный характер: декаденты требовали создания новых форм в искусстве, более гибких и более соответствующих усложнённому мироощущению современного человека.

Имажинизм - литературное течение в русской поэзии XX века, представители которого заявляли, что цель творчества состоит в создании образа. Основное выразительное средство имажинистов - метафора, часто метафорические цепи, сопоставляющие различные элементы двух образов - прямого и переносного. Для творческой практики имажинистов характерен эпатаж, анархические мотивы.

Символизм - одно из крупнейших направлений в искусстве (в литературе, музыке и живописи), возникшее во Франции в 1870-80-х гг. и достигшее наибольшего развития на рубеже XIX и XX веков, прежде всего в самой Франции, Бельгии и России. Символисты радикально изменили не только различные виды искусства, но и само отношение к нему. Их экспериментаторский характер, стремление к новаторству, космополитизм и обширный диапазон влияний стали образцом для большинства современных направлений искусства. Символисты использовали символики, недосказанность, намеки, таинственность, загадочность. Основным настроением, улавливаемым символистами, являлся пессимизм, доходящий до отчаянья. Всё «природное» представлялось лишь «видимостью», не имеющей самостоятельного художественного значения.

Акмеизм - литературное течение, противостоящее символизму и возникшее в начале XX века в России. Акмеисты провозглашали материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Становление акмеизма тесно связано с деятельностью «Цеха поэтов», центральными фигурами которого являлись основатели акмеизма Н. С. Гумилёв, А. Ахматова (была секретарём «Цеха») и С. М. Городецкий.

Как видно, изобретение новых слов, отказ от общепринятых правил (использование вульгарной лексики) и т.д. присущ такому модернистскому направлению, как футуризм .

Предания многих народов гласят, что некогда на земле был единый язык и что все человечество, ее населявшее, было одним народом. Попытки возродить «первобытную » ситуацию предпринимались многократно – и пока безуспешно… О том, к какому скверному результату в конце концов привел первородный «общея », повествует библейская легенда о Вавилонском столпотворении.

Обуянные самомнением, люди захотели воздвигнуть башню высотой до самых небес, и Бог, возмутившись их наглостью, смешал языки гордецов. Строительная «инициатива » с невероятным грохотом провалилась (остатки башни, кстати сказать, были найдены археологами, так что это не пустой миф ), а рассеянные в результате Божьей кары народы не смогли больше объединиться.

Время шло. Люди с развитием цивилизации, конечно, менялись, но многое в них осталось таким же, как в доисторические времена. В том числе – гордыня, побуждающая строить башни до небес (пример тому – множащиеся на земле небоскребы, в самом названии которых – намек на ту, самую первую библейскую башню).

Сохранилось и неуемное желание обрести язык, на котором бы говорили абсолютно все жители планеты.

А, правда, разве не заманчиво стереть языковые границы?! Разве не здорово было бы убрать «разрыв коммуникации », стоящий на пути желания прочесть ту или иную книгу, посмотреть фильм, пообщаться с людьми, живущими на другом континенте? На протяжении последних двух с лишним тысяч лет люди с разной периодичностью пытаются сконструировать искусственный общий язык, раз уж это никак не происходит естественным путем. Особенно активизировался этот процесс в девятнадцатом и двадцатом веке.

Античные корни Самой первой из достоверно зафиксированных попыток создания искусственного языка был проект некоего философа Алексарха, родственника Александра Македонского. Он в 316 году до нашей эры основал на вершине горы Афон город Уранополис (в переводе – «Небесный град »). Для его развития Алексарх разработал целый «генплан », в итоге, разумеется, оказавшийся утопическим.

Наряду с прочими чертами, которые должны были быть у жителей уникального города, им «полагался » еще и уникальный, искусственно созданный язык. К сожалению, ныне никто не знает, что этот язык, по задумкам Алексарха, из себя представлял. Можно предположить, что базироваться он должен был на древнегреческом, но это лишь гипотеза… Первую попытку от всех последующих отделяло более тысячи лет. Только в Средневековье была предпринята следующая попытка ввести единый, общий для всех язык.

Таким языком для многих образованных людей стал не искусственный, а мертвый язык – латынь. Впрочем, быстро выяснилось, что, прижившись в науке и философии, латынь никак не могла закрепиться ни в литературе, ни в разговорной речи. Она так и осталась сугубо научным языком, хотя в некотором роде и универсальным. Ученые всего мира, работающие в разных областях науки, по сей день не могут обойтись без латыни, особенно медики, биологи и химики.
В семнадцатом веке с открытием новых земель и новых морских путей и активизацией международного общения возросла активность апологетов единого для всего мира языка. В Европе тогда родилось несколько десятков подобных проектов, среди создателей которых были Декарт, Ньютон, Лейбниц и многие другие выдающиеся деятели того времени.

Вдохновенный волапюк Рекордсменам по числу проектов искусственных языков на единицу времени стал девятнадцатый век. Он подарил миру около трех сотен проектов новых искусственных языков! Наибольшую известность из них получил волапюк, название которого было образовано от немецкого vol (мир) + puk (язык), то есть «мировой язык ». Его автором был Иоганн Мартин Шлейер, немецкий католический священник, писатель и философ. По словам Шлейера, в ночь на 31 марта 1879 года у него была сильная бессонница, он ходил всю ночь по дому, пока сам Господь не пришел к нему, и Шлейер тут же понял, каким должен быть международный язык. Всю ночь он в приступе озарения записывал его грамматику и словарь.

Уже в мае 1879 года в литературной газете небольшого баварского городка появилась первая восторженная публикация о волапюке, а через год на нем издавалась целая газета.

В 1884 году прошел первый всемирный конгресс сторонников этого языка, а спустя еще пять лет на волапюке издавалось более тридцати журналов, существовало около трех сотен различных сообществ его приверженцев. В различных странах более двухсот тысяч человек спешно изучали «новый всемирный язык » на специализированных курсах. Однако из-за сложности и запутанности грамматики волапюк так и не стал по-настоящему международным. Интерес к нему постепенно угас после смерти его создателя Шлейера в 1912 году.

Опасное эсперанто На смену волапюку пришел более удобный и простой в изучении искусственный язык, существующий и по сей день, – эсперанто.

Структура и словарь языка «доктора Эсперанто » – варшавского врача-окулиста Людвига Заменгофа, были настолько продуманны и просты, что даже человек без особых лингвистических способностей мог освоить его за четыре — пять месяцев. Именно легкость изучения и использования сделали эсперанто самым жизнеспособным из всех когда либо появлявшихся искусственных языков.

В тридцатые годы прошлого века популярность эсперанто была столь высока, что на него даже обратили внимание многие спецслужбы (это был первый и единственный в истории случай пристального интереса «органов » к такому явлению, как искусственные языки). Однако в результате этого неблагосклонного интереса многим эсперантистам пришлось несладко. В Германии, а затем, по ее «настоятельному совету », и в большинстве европейских стран на эсперанто был наложен запрет. В СССР в кровавом тридцать седьмом году под колесо репрессий попали более тридцати тысяч поклонников эсперанто. Ярлык что в гитлеровской Германии, что во франкистской Испании, что в большевистском Союзе эсперантистам приклеивался один – «шпионы».

Впрочем, и в демократической Великобритании они тоже находились под наблюдением контрразведки… В наше время на эсперанто ежегодно издается более двухсот новых книг (включая те, что изначально были на нем написаны, а также переводы известных литературных произведений – Пушкина, Бальзака, Диккенса, Маркеса), выходит около трехсот периодических изданий.

Несмотря на определенную популярность и простоту, соперников у эсперанто сегодня все равно хватает. Упомянем такие лингвистические изобретения, как интерлингва, новиал, окциденталь, интерглосса, идо, котава, ложбан, неутраль, адьюванто, эльюнди, романова, богомол, севориан, венедык… В тот же ряд можно поставить и эльфийские языки великого Толкиена, созданные им для своих книг. Сейчас их на полном серьезе изучают многие поклонники его творчества и даже пытаются на них говорить.

Вселенский линкос Существуют даже языки, специально разработанные их создателями для общения с внеземными цивилизациями.

Пример тому – линкос (от лат. linqua cosmica – «космический язык » ), детище профессора математики Утрехтского университета Ханса Фройденталя. Изобретен он был в те годы, когда весь мир был взволнован запуском первого космического спутника и первой попыткой принять сигналы внеземных цивилизаций. Линкос прост и однозначен, он не содержит исключений из правил, синонимов и т.д. К тому же линкос совершенно свободен от фонетического звучания – слова этого языка никогда и никем во Вселенной произноситься не будут. Зато их можно закодировать в любой системе (например, в двоичной) и передавать в космос по радио или любым другим способом.

Ханс Фройденталь разработал уроки линкоса, которыми должно начинаться первое послание пришельцам. Первый урок содержит простые понятия математики и логики. Он начинается рядом натуральных чисел, которые передаются последовательностью импульсов.

Затем вводятся знаки чисел и понятие «равняется ». Каждый знак передается импульсом особой формы. После этого демонстрируются арифметические операции. Таким образом, неведомый корреспондент проходит курс математики и овладевает понятием «больше », «меньше », «верно », «неверно », «возрастает », «убывает» и т.д.»

Практичный словио Большинство искусственных языков основано на языках романской группы, но из этого правила есть исключения. Например, словио, основанный на языках славянской группы и, в частности, на русском языке. Он был создан лингвистом Марком Гучко с прицелом на то, чтобы быть понятным всем народам, говорящим на славянских языках, без дополнительного изучения, так как базируется словио на общеславянской лексике, интуитивно доступной восприятию любого славянина.

Резон тут таков: славяне – самое многочисленное этническое семейство Европы, членами которого являются более четырехсот миллионов человек. Следовательно, у словио есть немалые практические перспективы. Например, выучивший его немец сможет преодолеть языковой барьер в любой из славянских стран, а в контексте ситуации, когда большинство из них стали членами Европейского Союза, это может оказаться и по-житейски, и по-деловому очень полезным. Освоить словио намного проще, чем выучить хотя бы один из славянских языков. Для письма на нем можно использовать как латиницу, так и кириллицу.

Музыкальный сольресоль Однако самым оригинальным искусственным языком, безусловно, является музыкальный сольресоль. Первые его эскизы появились в 1817 году.

Автор сольресоля, француз Жан Франсуа Сюдр (1787-1862) родом из Альби, составил все слова, помимо семи односложных, из различных комбинаций семи музыкальных нот: в нем 49 двусложных слов, 336 трехсложных, 2268 четырехсложных и 9072 пятисложных. Например, «я » произносится как до-ре; «ты, вы » – до-ми; «мой » – ре-до. До-ре-до означает «время », до-ре-ми – «день », до-ре-фа – «неделя », соль-ляси – «поднимать », си-ля-соль – «опускать ». «Я люблю » на этом языке будет звучать как до-ре-ми-ля-си.

Место ударения в слове определяет категорию части речи.

Слова сольресоля могут:

писаться буквами;
первыми семью арабскими цифрами;
нотами;
произноситься или петься;
исполняться на любом музыкальном инструменте, имеющем гамму;
сигнализироваться флажками;
воспроизводиться семью цветами радуги. Короче, они имеют семь различных форм выражения.

Проект Сюдра заслужил одобрение различных комиссий Парижской академии наук и многочисленных научных обществ, получил приз в 10 тысяч франков на международной выставке 1851 г. в Париже и почетную медаль на международной выставке в 1862 г. в Лондоне. Он обрел признание у многих выдающихся современников, включая Виктора Гюго, Франсуа Ламартина, Александра Гумбольдта. К сожалению, в дальнейшем интерес к музыкальному языку угас. А не угасни он, и – кто знает? – возможно, нестройный хор человеческих голосов уже давно звучал бы как хорошо налаженный музыкальный инструмент.

Но если в конце концов какой-нибудь из этих языков все-таки станет универсальным и на нем заговорит весь мир, что тогда произойдет? Не получится ли так, что Господь снова разгневается и смешает языки, чтобы не было по каким-то ведомым лишь Ему причинам единого для всего человечества средства общения? И не потому ли даже самый популярный среди искусственных языков – эсперанто – по сей день не может стать по-настоящему универсальным и международным, хотя выучить его гораздо проще, чем английский, китайский или русский. Эсперанто остается скорее забавой, как и словио, и многие другие их сородичи.

Не от того ли, что это позволяет нам избежать второго Вавилонского столпотворения? Ведь свои «вавилонские башни » мы уже построили и продолжаем их строить, а Господь почему-то пока это допускает…

Что представляла собой речь апостолов, когда на них сошел Святой Дух и они заговорили «языками»? Были ли это многие иностранные языки или некий общий праязык, который, по Библии, утратили строители вавилонской башни? Какие знания (или предположения) есть у лингвистической науке о едином праязыке? Мнение Якова Георгиевича ТЕСТЕЛЬЦА, профессора Института лингвистики РГГУ. Сошествие Святого Духа. Маэста, алтарь сиенского кафедрального собора, оборотная сторона, Дуччо ди Буонинсенья, 1308-1311гг.

— Рассказ из второй главы «Деяний Апостолов» традиционно сопоставляется с рассказом одиннадцатой главы книги Бытия о строительстве вавилонской башни, в результате которой Бог сделал так, чтобы люди заговорили на разных языках и «один не понимал речи другого». Исследователи предполагают, что под башней имелось в виду храмовое здание типа огромного зиккурата, посвященного вавилонскому богу Мардуку.

Смысл противопоставления ясен: Дух побеждает последствия древней языческой горды-ни, преодолевает чуждость и разделение: люди, говорящие на разных языках, вновь чу-десным образом понимают друг друга.

Список, который приводит автор «Деяний», включает народы, говорившие на языках нескольких семей. Например, парфяне и мидийцы говорили на диалектах древнеперсидского языка, относящегося к индоевропейской семье - той самой, к другим ветвям которой относились латинский и греческий. Жители Месопотамии, иудеи и арабы говорили на семитских языках; язык египтян, предок коптского, был отдаленно родственен семитским и представлял собой особую ветвь афразийской макросемьи. Эламиты говорили на эламском языке, родственные связи которого до сих пор не выяснены.

Профессиональные лингвисты вовсе не рассматривают языковое разнообразие как бедствие или наказание, - точно так же как биологам было бы странно жаловаться на разно-образие видов. Наоборот, лингвисты торопятся, пока еще возможно, изучить и описать исчезающие языки. Языки, хотя они живут гораздо дольше людей, тоже умирают, и эпоха глобализации сопровождается их массовым исчезновением. Из приблизительно 5000 языков, на которых говорит сейчас население Земли, по неутешительным прогнозам, через 50 лет останется не больше половины. Подавляющее большинство языков мира - это языки небольших народов, бесписьменные, они не обладают высоким престижем и используются только в быту. Люди, говорящие на этих языках, обычно не ценят их и даже рассматривают как помеху в получении образования и в карьере. Однако исчезновение любого языка, даже такого, на котором говорит всего несколько сотен человек, - катастрофа, такая же, как исчезновение любого вида животных или растений, занесенных в «Красную книгу».

Каждый человеческий язык, неважно, говорит ли на нем миллиард человек или всего не-сколько десятков, - это поразительно сложная и эффективно функционирующая система, содержащая уникальную информацию о мышлении и культуре того народа, который на нем говорит. И даже в самых, казалось бы, хорошо изученных языках до сих пор обнаруживаются загадки и неразрешенные проблемы, ставящие в тупик исследователей.

Вопреки распространенному предрассудку, не существует никаких «примитивных» языков - бесписьменные языки австралийских аборигенов, африканских пигмеев или индейцев амазонской сельвы так же бесконечно сложны и интересны, как и языки народов, создавших великую письменную культуру. Язык, на котором люди перестали общаться, утрачивается навсегда - от него остается только то немногое, что успевают зафиксировать языковеды: словарь, очерк фонетики и грамматики, записанные тексты. О том, что такое языковое разнообразие и как оно изучается, можно узнать, например, из замечательной популярной книги чл.-корр. РАН Владимира Плунгяна «Почему языки такие разные?» (2-ое издание в 2001 г.).

Разнообразие языков Земли - одна из величайших мировых загадок, и у лингвистов нет общепринятого объяснения, отчего оно вообще возникло. Могло быть так, что все люди на протяжении всей истории человечества говорили бы на одном языке, - по крайней мере в том, что касается основной лексики, фонетики и грамматики, и в таком случае мы считали бы, что все его основные характеристики генетически запрограммированы. Согласно мнению наиболее известного современного лингвиста, американца Ноама Хомского, основы структуры человеческого языка действительно заложены генетически. (С популярным изложением этой теории можно ознакомиться по книге американского лингвиста Марка Бейкера «Атомы языка», изданной по-русски в 2003 г.)

Важнейший факт состоит в том, что по каким-то не вполне понятным причинам все языки со временем очень медленно, но неуклонно изменяются, и поэтому люди, первона-чально говорившие на одном языке - славяне, германцы, тюрки, полинезийцы… - утратив возможность постоянного контакта друг с другом в результате переселений, постепенно накапливают языковые различия, и в конце концов их языки становятся взаимно непонятными.

В некоторых местах Земли наблюдается уникальное языковое разнообразие, когда в каж-дой деревне говорят на своем диалекте или языке. Например, в небольшом Дагестане говорят фактически на 50 языках, что невероятно много даже по сравнению с другими частями многоязычного Кавказа, а на острове Новая Гвинея - на 800 языках.

Языковое разнообразие, вероятно, появилось вскоре после возникновения языка. Нет еди-ного мнения специалистов по поводу того, когда возник человеческий язык, но это произошло явно не позже так называемой верхнепалеолитической революции около 50 000 лет назад, когда, по мнению многих антропологов, одновременно с несколькими технологическими прорывами окончательно устанавливаются так называемые культурные универсалии - изобразительное искусство, музыка, религия, погребальные практики, фольклор, юмор, игры, кулинария.

Существовал ли первоначально единый язык? Специалисты по дальнему родству склоняются к идее моноцентризма, то есть к тому, что по крайней мере большинство известных языков восходят к одному языку-предку, - хотя доказать эту гипотезу при современном уровне сравнительно-исторического языкознания невозможно. Однако этот общий язык-предок не обязательно совпадал с первым языком человечества, так как мог возникнуть значительно позже, если от остальных языков не сохранилось потомков. Сравнительно-историческое языкознания сейчас может реконструировать элементы исторически не засвидетельствованных языков, отстоящих от нас на 4-6 тыс. лет (праиндоевропейский, прасемитский, прауральский и др.). Возможна, хотя и более гипотетична реконструкция праязыков так называемых макросемей, отстоящих от нас на 10-15 тыс. лет. Однако эти хронологические уровни очень далеки от уровня языка-предка всех существующих языков - реконструировать язык на глубине 20, 30 или 40 тысяч лет лингвисты пока не могут, поэтому моноцентризм остается всего лишь гипотезой.

Наука не занимается чудесами, она предпочитает иметь дело с повторяющимися и воспроизводимыми явлениями. Поэтому не у лингвистов надо искать ответ на вопрос, что именно произошло в тот день в Иерусалиме, - например, получили ли апостолы дар мно-гоязычия или, наоборот, их слушатели - дар понимания чужого языка?

В статье рассматривается эволюция мирового порядка начиная с древности, основные факторы, принципы и идеи, лежащие в основе периодизации установления и смены этого порядка. Анализируется, как формировался, развивался и начал ослабевать мировой порядок, основанный на американской гегемонии; рассматриваются различные взгляды относительно ослабления лидерских позиций США; показано, каким образом глобализация стала более выгодной для развивающихся, а не развитых стран. В статье дается характеристика современного положения в международных отношениях как ситуации начала реконфигурации Мир-Системы, что должно означать наступление эпохи турбулентности и формирования новых коалиций. Это будет своего рода переходная эпоха к более устойчивому новому мировому порядку, установление которого будет непростым. Автор высказывает идеи относительно того, в каком направлении и как этот новый порядок будет формироваться, каковы могут быть его принципы и возможные механизмы установления, в частности развитие «экспертократии» на фоне упадка демократии.

Ключевые слова: мировой порядок, эволюция политического порядка, глобализация, суверенитет, турбулентность, новые коалиции, дипломатия, гегемония, ослабление США, сверхдержава, дипломатия доллара, санкции, Мир-Система, демократия, экспертократия.

The article studies the evolution of the world order starting to form from the ancient times as well as the main factors, principles, and ideas underlying the establishment and change of this order. The author analyzes the way the world order based on the American hegemony was formed, developed and how it has started to weaken; there are also con-sidered different approaches to the fact of weakening of the US leading positions and it is also shown how globalization has become more profitable for the developing and not developed countries. The author gives the main characteristics of the contemporary international affairs and denotes the situation as the starting reconfiguration of the World System which may bring the turbulent epoch of formation of new coalitions. This will be a certain transition period to a more stable world order whose establishment will be far from simple. The author argues about the directions and the ways this new world order can be formed, what will be its foundations and possible mechanisms of establishment, in particular, through the development of ‘expertocracy’ at the background of declining democracy.

Keywords: world order, evolution of political order, globalization, sovereignty, turbulence, new coalitions, diplomacy, hegemony, USA’s weakening, superpower, dollar diplomacy, sanctions, World System, democracy, expertocracy.

Понятие мирового порядка применительно к истории довольно аморфно. Когда вскоре после Первой мировой войны в связи с созданием Лиги Наций американский президент Вудро Вильсон использовал фразу «новый мировой порядок», надеясь, что удастся, наконец, создать систему международной безопасности и поддержания мира, политический порядок на Западе насчитывал уже не одну сотню лет. В отношении истории, разумеется, более точно говорить о международном порядке, поскольку европейский порядок далеко не сразу стал мировым. А до европейского зачатки международного порядка были в других регионах Мир-Системы (наиболее известным из которых является Pax Romana). Таким образом, как и в отношении глобализации, поиск истоков мирового порядка ведет глубоко в древность. Человечество прошло большой и драматический путь в плане выработки определенных международных правил и принципов сосуществования, который имеет смысл проанализировать с точки зрения того, как полученный опыт можно использовать для объяснения современного состояния и предвидения будущих транс-формаций. Очевидно, что развитие глобализации не может не завершиться тем или иным вариантом институционализации отношений во внешнеполитической сфере, хотя путь к этому сложен и противоречив.

Настоящая статья посвящена анализу мирового порядка в прошлом, настоящем и будущем, что полностью соответствует и ее структуре.

I. ПРЕДЫСТОРИЯ ФОРМИРОВАНИЯ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Политика как особая сфера отношений, связанная с распределением власти (Смелзер 1994), возможно, существовала с момента верхнепалеолитической революции. Политическая сфера стала отделяться от остальных на уровне сложных обществ (Гринин 2011; Grinin 2009; 2012a). При этом внешняя политика, то есть отношения между самостоятельными сообществами, едва ли не древнее политики внутренней . Но очевидно, что отношения между государствами могли возникнуть только после того, как сложилась какая-то система ранних государств, а произошло это лишь в начале III тысячелетия до н. э. В конце III тысячелетия до н. э. появились уже первые крупные и организованные государства. С этого времени можно говорить о циклах политической гегемонии и о перманентной борьбе за лидерство (Frank, Gills 1993). Одна за другой сменяют друг друга ранние империи, период реальной гегемонии каждой из которых не превышает 100 лет: Аккадское царство Саргонидов (XXIV-XXII вв. до н. э.), государство III династии города Ура (XXII–XX вв. до н. э.), Старовавилонское царство (XIX–XVII вв. до н. э.). В те времена данный регион представлял собой наиболее передовую (и наиболее крупную) часть культурной ойкумены. Поэтому столкновения в его пределах вполне можно рассматривать как предтечу борьбы за мировой порядок. Наиболее известными эпизодами этой борьбы в центре Афроевразийской Мир-Системы были соперничество между Египтом Нового царства, Митанни, Ассирией и Хеттским царством (середина и вторая половина II тыс. до н. э.) , возвышение Новоассирийской империи (VIII–VII вв. до н. э.), образование коалиции против Ассирии (из Египта, Нововавилонского царства, мидийцев), а также разгром Ассирии и разрушение ее столицы Ниневии в конце VII в. до н. э. После этого на арену вышло сначала Мидийское царство (673–550 гг. до н. э.), а затем и Персидская империя Ахеменидов (550–331 гг. до н. э.). Эта первая мировая держава погибла в результате побед Александра Македонского, разделившаяся империя которого создала мир эллинистических империй, соперничавших между собой вплоть до завоевания их Римом. Борьба за гегемонию во многом способствовала развитию государственности и ее распространению, а также созданию государства нового типа (то есть развитых государств; см.: Гринин 2016).

Бурное формирование мировых империй в районе Ближнего и Среднего Востока, Европы и Китая к началу нашей эры на время прекращается, создав на дальних рубежах Афроевразийской Мир-Системы два наиболее крупных образования: Римскую империю, которая становится образцом Pax Romana, и китайские империи, переживающие периоды подъема и распада. Затем в первом тысячелетии нашей эры мы видим временный период крушения существующего порядка и медленное создание нового (уже скорее на идеологических основах) и в Европе, и на Среднем Востоке.

Появляющиеся крупные державы и цивилизации вступают в борьбу с кочевым миром. Именно кочевники оказываются способными к объединению обширных территорий. Возникают, говоря современным языком, нации-армии. Борьба оседлых и кочевых политий, таким образом, стала одним из важнейших процессов, вокруг которых строились контуры политической карты Мир-Системы (см. об этом: Grinin, Korotayev 2013; 2014b).

К концу Средних веков и началу Великих географических открытий (когда началась мощная экспансия глобализации) политическая картина формирующейся Мир-Системы претерпела многократные изменения, объединения и распады. К этому времени уже сформировались некоторые идеи и принципы, а также тренды и паттерны, которые играли в дальнейшем важную роль в формировании мирового политического порядка. Во-первых, нельзя не заметить длительных периодов колебания, связанных то с установлением определенного баланса сил, то с нарушением этого баланса, ведущего к серьезным изменениям. Эти колебания прослеживаются и далее вплоть до современности. Генри Киссинджер, самый известный американский дипломат ХХ в., считает понятие баланса сил исключительно важным и уделяет ему очень большое внимание (Киссинджер 1997). Во-вторых, можно выделить некоторые факторы, которые особенно влияли на изменение баланса. Выше мы отмечали технологический фактор. Важную роль начал играть также фактор идеологический. Длительное время борьба за гегемонию практически не имела идеологического характера, являясь лишь показателем успехов и величия того или иного правителя. С периода греко-персидских войн появляется идея противопоставления Азии и Европы, а также идеологической модели борьбы между культурным центром и варварской периферией (доктрина, нашедшая последовательное идеологическое выражение сначала в средневековом Китае, а затем в идеологии колониализма). Идеологическая борьба становится важной частью внешнеполитической деятельности уже в начале нашей эры , но особенно усиливается в результате противостояния ислама и христианства. Идеологический фактор, таким образом, включается в качестве постоянного и важного в процесс влияния на формирование международного порядка (см. ниже). Он и сегодня властно напоминает о себе, хотя и не является первичным источником конфликта в мире после холодной войны, как нередко трактуют идеи С. Хантингтона (1994; 2003). Среди политических идей нельзя не отметить проблематику легитимности политического порядка в государстве; проблемы легитимации в свою очередь тесно связаны с формированием внутренней и внешней политики. Институционализация идеологических противостояний в Новое время становится важной основой политического порядка.

Великие географические открытия обозначили новые векторы в процессе формирования мирового порядка. Во-первых, арена реально расширилась до глобальной. Во-вторых, началось формирование особого типа колониализма как источника производственных накоплений метрополии, что характеризовало мировую политику в течение последующих четырех с половиной веков. В-третьих, начинается формирование центра и периферии Мир-Системы, то есть модели, которая не утратила своего значения во внешней политике до сих пор.

II. ФОРМИРОВАНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА

Международный порядок как некая система отношений и представлений о том, на каких принципах должны выстраиваться отношения между странами и в целом в мире , стал формироваться в XVI в., когда начали зарождаться дипломатические отношения и просматриваться контуры системы «великих держав» в Европе, а также система колониальных империй . Прообраз правовых принципов системы международных отношений наметился в результате Вестфальского мира 1648 г., завершившего опустошительную Тридцатилетнюю войну в Центральной Европе. Эти принципы развивались затем в течение более двух сотен лет (о Вестфальской системе см.: Parker 1997; Rayner 1964; Spruyt 2000). Особенно следует отметить принципы суверенитета и легитимности верховной власти, реализованные во внутренней политике, прежде всего в праве решения вопросов войны и мира (см.: Гринин 2008; 2009б). Принцип легитимности позднее выдвинулся на первый план в ходе Великой французской революции.

Тридцатилетняя война в значительной мере продолжала в общеевропейском масштабе традицию религиозных войн XVI в. Но в то же время она ввела во внешнюю политику два новых принципа, впоследствии широко использовавшихся: 1) поддержание международного баланса сил путем помощи более слабой коалиции против сильной; 2) приоритет национальных интересов перед иными (религиозными, идеологическими и т. п.). Оба этих принципа сформулировал и реализовывал кардинал Ришелье (Киссинджер 1997), который, несмотря на то, что Франция была католической державой, в итоге вступил в войну на стороне более слабой коалиции протестантских государств против угрожавшей мировой гегемонией империи Габсбургов (Дэвис 2005: 385–386). Именно в ослаблении Габсбургов, а также недопущении консолидации слабо интегрированных и разобщенных конфессионально германских государств Ришелье (как позже и Людовик XIV) видел национальный интерес Франции, позволявший ей эффективно влиять на общеевропейские дела. С учетом того, что сам Ришелье являлся католическим кардиналом, это был смелый шаг, который, однако, делал внешнюю политику еще более циничной, чем ранее. С этого времени мы наблюдаем тренд, когда формирование внешней политики европейских государств начинает строиться в русле определенных стратегем и принципов.

Об основных факторах, влияющих на формирование европейского/мирового порядка. Как уже было сказано, вопрос баланса сил в международной системе и его нарушения являются центральными для понимания и внешней политики тех или иных государств, и общей конфигурации европейских и мировых отношений. В частности, осознанная внешняя политика ряда государств (особенно Франции, а позже Англии) позволяла им путем целенаправленных действий формировать разнообразные военно-полити-ческие союзы, так или иначе выравнивая этот баланс в свою пользу . Зная это, лучше понимаешь логику формирования данных порой причудливых союзов в течение XVIII и XIX вв., а также постоянные переходы их участников из одного лагеря в другой.

Конечно, этому способствовала особенность европейской геополитики того периода: множество государств, отсутствие явного гегемона и система великих держав. А, например, в Китае геополитический расклад был связан с тем, что это государство (Срединная империя) неизбежно занимало в регионе центральное место по всем параметрам, что препятствовало развитию современной дипломатии и формированию представлений о внешней политике как о сложной системе более или менее равных держав. Основные идеи китайской политической мысли концентрировались на том, как защитить государство, натравить варваров на варваров, обеспечить успешность походов против кочевников и т. п. Неудивительно, что европейскую систему позднее оказалось возможным частично перенести на общемировой уровень, а китайскую – нет.

Баланс сил между державами мог меняться в связи с самыми разными явлениями, включая внутренние мятежи, пресечение династий и т. п. Среди долгосрочных процессов необходимо отметить неравномерность в росте населения, территории, богатства, промышленности, торговли . Но все это должно было конвертироваться в военную мощь. Пороховые и военные революции (Downing 1992) привели к формированию нового типа армий (Мак-Нил 2008), что также способствовало государственному строительству и формированию нового типа (зрелых) государств (см.: Гринин 2016; Grinin 2008). Совершенствование мореходства привело к торговой экспансии Голландии, а затем в результате военно-морских побед в XVII в. эту эстафету подхватила Англия, надолго став «владычицей морей». Результат развития военной техники мы видим в успехах шведской армии в XVII в. прусской и российской – в XVIII в. Но в рамках нашего исследования особенно важно отметить технологические инновации, конвертируемые в военное преимущество, поскольку значимость этого фактора со временем нарастала. Так, Крымская война (1853–1856 гг.) была выиграна Францией и Англией у России именно в результате технологического превосходства.

По мере формирования массовых армий, а также полного перехода к индустриальному принципу производства исключительно важным фактором стала общая экономическая мощь государства и его обеспеченность ресурсами. Именно суммарное экономическое превосходство предопределило впоследствии победу коалиций над Германией в обеих мировых войнах. В современных условиях с появлением более точных экономических инструментов измерения сравнение экономической (и финансовой) силы дает возможность более оперативно фиксировать тенденции изменения баланса сил.

Наконец, хотя и нерегулярно, но довольно резко баланс сил мог нарушаться в результате смены идеологической парадигмы. И поскольку она также существенно меняла представления о легитимности власти и правомерности ее действий, это неизбежно вызывало обострение международных отношений и войны между идеологическими противниками. В XVI–XVII вв. мы видим результат этого нарушения в период Реформации, религиозных войн и затем в упорядочении разделения Европы на протестантскую и католическую. Новым идеологическим кризисом, подготовленным десятилетиями активной научно-общественной деятельности века Просвещения, стала Великая французская революция (в конце XVIII в.), подорвавшая святость монархии и аристократии. Итогом этого стала почти четвертьвековая череда бесконечных войн, коалиций, триумфа и падения Наполеоновской империи, упразднений и восстановлений монархий. Новый идеологический поворот начался уже после Первой мировой войны как результат глубокого кризиса мирового порядка, а после Второй мировой войны идеологический раздел (между социализмом и капитализмом) стал ведущей конструкцией нового мирового порядка.

Хотя этот факторный анализ установления и изменения мирового порядка явно неполон, тем не менее, даже опираясь на выявленные факторы, можно многое объяснить в причинах и результатах эволюции мирового порядка, а также попытаться применить этот анализ для прогнозирования контуров будущего мирового порядка.

От «Концерта великих держав» к однополярному миру. Cистема «великих держав» действовала с XVII в. до середины ХХ в. Естественно, что состав этих государств менялся, и каждая такая смена была связана с заметным изменением сложившегося порядка. В XVII в. на место в ряду таких держав периодически претендовала Швеция, но в результате Северной войны с Россией она утратила свое значение, а Россия, напротив, вошла в состав «великих держав». Различные европейские государства, особенно Франция, также активно пытались использовать для сохранения или изменения баланса сил Турцию, но полноценно в систему европейского мира она не вошла. В XVIII в. при Фридрихе II в этот «клуб» вошла Пруссия. После этого пул великих европейских держав почти на столетие стабилизировался (Франция, Англия, Пруссия, Австрия, Россия).

Текущие подвижки в балансе сил в Европе в XVIII в. происходили главным образом в связи с: а) удачными реформами государственного управления и реорганизацией армий (примерами чего являются Россия и Пруссия); б) ростом торговли и богатства; в) техноэкономическим подъемом (его продемонстрировала Англия в результате так называемой аграрной революции и завершающей фазы промышленной революции). В результате именно Англия во второй половине XVIII в. стала управлять балансом сил в Европе, объединяясь то с одним государством, то с другим, создавая и разрушая коалиции. В итоге это привело к исчезновению с карты Европы Польши, в полный упадок пришли прежние ведущие державы Испания и Португалия, эта же причина практически свела на нет роль Генуи и Венеции. А технологическое отставание Голландии, которая была лидером в XVII в. (Arrighi 1994), привело к серии ее поражений в войнах и утрате политической роли.

В этом столетии не было крупных идеологических переломов, но идея национального государства и национальных интересов все более укреплялась, хотя ей еще долго пришлось пробивать себе дорогу до всестороннего признания.

Существенной вехой на пути формирования принципов и форм контроля над международными отношениями стал Венский конгресс 1815 г. и возникший в результате его работы Священный союз монархов. Последние стремились сохранить в Европе статус-кво и совместно бороться с революциями. Этот новый идеологический поворот знаменовал возврат к принципу легитимности монаршей власти. Тогда же возникла концепция и достаточно эффективная система Европейского концерта (главным образом из перечисленных выше пяти великих держав), призванного поддерживать равновесие и баланс сил и не доводить проблемы до войн. Она предусматривала многостороннюю дипломатию и возможность регулярных международных конференций. Система просуществовала до Крымской войны 1853 г. (но в некоторых аспектах – и до 1914 г.). По мнению Киссинджера, этот Европейский концерт, который черпал свое вдохновение в принципах Вестфальского мира 1648 г. и был основан на идее равновесия сил, в известной мере является образцом для модели мирового порядка и сегодня (Киссинджер 1997; Kissinger 2014). Действительно, поскольку современный мир отходит от однополюсности, не исключено, что и будущая мировая система сформирует нечто вроде такого «концерта», например нескольких ведущих союзов государств (см. ниже).

В связи с ростом колониальной активности с первой половины XIX в. в сферу мировой политики вовлекаются азиатские страны (Китай, Япония, Сиам и др.), одновременно образуется множество новых государств в Латинской Америке. Таким образом, начинает формироваться буквально мировой порядок ; но главные события по-прежнему происходят в Европе.

Стремление к формированию обновленной легитимации власти являлось значимым фактором в европейской политике в течение 1815–1948 гг., порой идя вразрез с национальными интересами стран. Однако революционная волна 1848–1849 гг., индустриализация Европы и смена власти во Франции в итоге подорвали эту идеологию, заменив ее на более откровенную и циничную. Последняя была связана с политическим лавированием в поисках новых комбинаций союзов, которые позволили бы приобрести те или иные выгоды вне зависимости от идеологической близости режимов или их взаимной антипатии. Позднее такую политику в Германии времен Бисмарка окрестили Realpolitik . Эта деидеологизация в определенной степени объясняет череду различных союзов и коалиций между «великими державами» с 1870-х гг. до начала XX в., которые были, однако, не слишком устойчивыми. Главным инициатором таких союзов выступал немецкий канцлер О. Бисмарк, по общему признанию, непревзойденный мастер комбинаций и компромиссов.

В ходе Венского конгресса был создан Германский союз (вместо упраздненной Наполеоном Священной Римской империи германской нации). Хотя число немецких государств уменьшилось с трех сотен до четырех десятков, в целом Центральная Европа оставалась разобщенной. Но именно это считалось важнейшей составляющей баланса сил, а сохранение такого состояния Германии было важнейшей целью национальной политики Франции, Англии, а также всех остальных держав. Соперничество за влияние в этой части Германии определяло политику двух крупнейших немецких государств: Пруссии и Австрии.

Вот почему главным изменением в Европе в начале 1870-х гг. стало объединение Германии под властью Пруссии, произошедшее в результате нескольких победоносных для Пруссии войн (благодаря искусной политике Бисмарка и ошибкам Австрии и Франции). Это сразу же резко изменило баланс сил, так как в центре Европы образовалось государство, превосходившее по силе любую другую державу. Соответственно для Франции возникла острейшая необходимость найти себе союзника, поскольку после поражения во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. Германия продолжала быть угрозой для этой страны, а французы мечтали о реванше. Бисмарк, в свою очередь, опасался войны для Германии на два фронта, поэтому стремился заручиться союзом с Россией. Но после его отставки (1890 г.) противоречия между Россией и Австро-Венгерской империей на Балканах привели к тому, что Россия и Франция заключили союз против Германии (1892 г.), а затем появился договор между Францией и Англией (Антанта, 1904 г.) . Военно-экономическое усиление Германии заставило Англию в соответствии со своей излюбленной стратегией присоединиться к менее мощной группировке, чтобы ослабить ведущую континентальную державу, какой стала объединенная Германия. Быстрое развитие промышленности европейских держав, взрыв технических инноваций, серьезные изменения в средствах войны – все это подталкивало соперников (особенно Германию) к тому, чтобы изменить баланс сил путем военной победы.

От баланса сил к однополюсности. Так сформировались военно-политические союзы, Европа оказалась разделенной на два противостоящих блока. Первая мировая война стала итогом этих процессов, политическая карта мира и расклад сил в нем принципиально изменились. С включением в состав ведущих игроков Японии и США политика стала уже подлинно общемировой, даже появился первый всемирный орган, пытавшийся влиять (правда, не всегда результативно) на формирование новых принципов международных отношений, – Лига Наций.

Но мировой порядок после Первой мировой войны установился лишь на очень короткое время. Радикальные изменения, произошедшие в это время, включая появление СССР, развитие новых систем вооружения, грандиозный экономический кризис, нежелание Германии признавать наложенные на нее ограничения и другие причины привели к новому обострению отношений и но- вой войне.

Порядок, который установился после Второй мировой войны, имел существенные отличия от предыдущих вариантов мирового порядка. Во-первых, теперь имелись только две сильнейшие державы (США и СССР), то есть мир стал двуполюсным, а затем и двублоковым (НАТО и Организация стран Варшавского договора). Во-вторых, он формировался по идеологическим основаниям. Подобные основания никогда прежде не лежали в основе мирового порядка. Также и создание устойчивых идеологических блоков произошло на мировой арене впервые. Не исключено, что именно идеологизация и обеспечила довольно длительное существование послевоенного мирового порядка.

Вообще говоря, в каком-то сложившемся и достаточно устойчивом виде мировой порядок, который так или иначе признавался и поддерживался ведущими силами, обычно держался максимум три-четыре десятилетия, а то и меньше. Система, существовавшая до Великой французской революции (1789 г.), действовала менее 30 лет. Она возникла после Семилетней войны (то есть после 1763 г.) и была уничтожена в 1790–1791 гг. Порядок, установившийся после Наполеоновских войн и Венского конгресса, был разрушен революциями 1848–1849 гг. и Крымской войной, то есть просуществовал менее тридцати пяти лет. Следующая система мирового порядка начала формироваться после образования Германской империи (1871 г.). Но она окончательно сложилась только в начале 1890-х гг. и была разрушена Первой мировой войной, просуществовав менее 20 лет. Версальский мир (1919 г.) был грубо нарушен Германией уже в 1935 г. Таким образом, мировой порядок после Второй мировой войны с 1945 по 1990 гг., державшийся 45 лет, стал своего рода рекордом.

III. СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ МИРОВОГО ПОРЯДКА И ЕГО ПРОБЛЕМЫ

Разворот к Pax Americana в конце ХХ в. Распад социалистического блока и Советского Союза в конце 1980-х – начале 1990-х гг. разрушил прежний мировой двублоковый порядок. Поскольку после краха СССР начал устанавливаться однополярный мир, то и представления о новом мировом порядке часто проецировались на убеждение в безраздельном господстве западных экономик, институтов и идей (см., например: Attali 1991), совершенствующих остальной мир. Более того, характеристики нового мирового порядка в ряде работ стали едва ли не синонимичны идее Pax Americana (см., например: Бжезинский 1998; Collins 2002: 118). Идеи Г. Киссинджера (Киссинджер 1997; 2002) о поиске новой системы равновесия сил были исключением, и это неудивительно. К тому времени США, в отличие от предшествующих мировых лидеров, сосредоточили в своих руках ключевые ресурсы лидерства: от технологических, финансовых и военных до научных и культурных. Это был первый (и, видимо, последний) случай в мировой истории.

Ниже сформулирован ряд характерных черт и методов современной американской внешней политики (подробнее см.: Гринин 2015).

1. Высокомерие сверхдержавы, злоупотребление силой в ущерб дипломатии, в том числе в отношении союзников. С 1945 г. США осуществили много войн и интервенций, но их частота существенно возросла в последние два десятилетия – с 1991 по 2011 г. (см., например: Хэрланд 2015; Ларисон 2015).

2. Использование так называемой «мягкой силы» (эвфемизм вмешательства во внутренние дела с помощью различных методов, действия через всякого рода НГО и НКО в координации с разведкой и спецорганами) для оказания влияния на правительства, законодателей, бизнес и пр. При необходимости – осуществление подрывной деятельности и переворотов, «цветных революций». Все более активное использование разведданных и электронной слежки для контроля над политиками стран-союзниц.

3. «Дипломатия доллара» через займы, помощь, влияние международных финансовых организаций, усилившаяся благодаря навязыванию определенных правил работы для национальных центральных банков.

4. Узкий прагматизм внешней политики, доходящий до того, что одни действия начинают противоречить другим, а главное – общим целям внешней политики и интересам страны, намерение добиться капитуляции противника и недостаточное стремление к компромиссам, которые могли бы обеспечить сотрудничество в будущем.

5. Идеология исключительности, навязывание собственных стандартов (в том числе в политическом и юридическом устройстве); чрезмерное влияние внутриполитической борьбы на внешнюю политику.

Бесспорно, все эти практики имели место и ранее, но в последние двадцать лет они стали нагляднее и откровеннее, а их обоснование – намного слабее. События 11 сентября 2001 г. развеяли представление о том, что США недосягаемы для противника и могут наносить удары, не опасаясь возмездия. Этот момент стал поворотным пунктом в политике Соединенных Штатов, многие черты и методы их внешней и внутренней политики становятся гипертрофированными. США отказываются от собственных принципов свободы, начинают слежку за населением, а также за лидерами и населением других стран. Они окончательно теряют уважение к нормам международного права и принципу государственного суверенитета (Хэрланд 2015).

Глобализация и кризис однополярного мира. Как уже было сказано, международный баланс сил весьма существенно зависит от неравномерности экономического и технологического развития стран мира. За последние три-четыре десятилетия в этом плане именно глобализация постоянно и значительно влияла на изменение мирового порядка. Она способствовала разрушению установившегося послевоенного порядка и установлению полной гегемонии США. Но впоследствии вполне закономерно начались изменения баланса экономических сил в мире в пользу развивающихся стран. Одной из главных причин, послуживших этому, стала так называемая деиндустриализация, то есть переход значительной части промышленности, экономики и технологии из развитых в развивающиеся страны . В результате ослаб экономический рост в западных странах и возросла роль остального мира (развивающихся стран). То есть в целом, хотя это и звучит для многих непривычно, к настоящему моменту глобализация оказалась полезна развивающимся странам даже более, чем развитым.

В результате к началу глобального экономического кризиса 2008 г. представления о новом мировом порядке с западной гегемонией вошли в явное противоречие с реальными процессами. Ведь за эти менее чем двадцать лет (с 1991 г.) на фоне ослабления Европы и продолжающейся стагнации Японии выросли экономические гиганты в Азии (Китай и Индия), а также появилась целая когорта быстро развивающихся стран (от Мексики до Малайзии и Эфиопии). Они продолжают расти (хотя и не без трудностей) и займут лидирующие позиции в мире в не столь отдаленном бу-дущем.

Таким образом, именно глобализация, которую Америка активно навязывала миру и в которой видят источник трудностей развивающихся государств, сделала данную тенденцию ослабления богатых стран и усиления бедных неизбежной. В этом заключается логика истории, которую, правда, все еще до конца не поняли: развитие глобализации с некоторого момента оказалось несовместимым с устоявшейся моделью американской и западной гегемонии (см.: Гринин 2013; 2015; Grinin, Korotayev 2014a; 2015).

Закат лидерства США и Запада. Возможен ли возврат? Экономические кризисы начала XXI в. сделали процесс ослабления лидерских возможностей США достаточно явным. Однако о неизбежном закате американского могущества стали говорить еще с 1970–1980-х гг. (Kennedy 1987). С 1990-х гг. количество прогнозов относительно неизбежного ослабления американской гегемонии и одновременно грядущего выхода Азии на лидирующие позиции стало увеличиваться (см., например: Arrighi 1994; 2007; Франк 2002; Тодд 2004; Валлерстайн 2001; Капхен 2004; Buchanan 2002; Mandelbaum 2005; Мир после кризиса 2009; NIC 2012; см. также: Гринин 2009а; Grinin, Korotayev 2010a; 2010b; 2015; Пантин, Лапкин 2006; 2014). Сначала такие прогнозы воспринимались скептически. Однако по мере нарастания негативных явлений в Америке и успехов азиатских стран идея о закате США представлялась все более обоснованной, вызывая в зависимости от предпочтений торжество или тревогу. С 2008 г. появляется все больше статей (причем некоторые вышли еще до начала глобального кризиса), в той или иной мере утверждавших мысль, что американское могущество сокращается, США перестают быть абсолютным гегемоном, однополярный мир трансформируется и т. п. (см., например: Милн 2008; Закария 2008; Haass 2008; Le Monde 2008). Многие из статей носили весьма выразительные заголовки, например: «Иллюзорность американского могущества» (Гринуэй 2008); «Конец американской эпохи?» (Кеннеди 2009); «Падение Америки создает опасные возможности для ее врагов» (Tisdall 2008); «Величие Америки рухнуло и раскололось на куски» (Грей 2008); «“Американский век” на закате» (Reid 2008). Такого рода статьи постоянно появлялись и появляются (см., например: Бреммер 2015; Клэр 2015; Уитни 2015). Похоже, гегемонии США, которая длилась более шестидесяти лет, приходит конец. Рано или поздно Соединенные Штаты Америки не смогут более быть лидером Мир-Системы в привычном для нас смысле, в результате чего геополитический ландшафт мира серьезно изменится (см. ниже). Роль США и Запада сократится, а развивающихся стран (особенно крупных) – возрастет.

В 2008 г. Фарид Закария, известный политолог и редактор Newsweek International, писал, что у США есть два варианта. Они могут укрепить формирующийся миропорядок, сотрудничая с новыми «великими державами», поступившись частью своего могущества и привилегий, и согласиться с тем, что завтрашний мир будет отличаться разноголосицей и многообразием точек зрения. Или же они могут пассивно наблюдать за тем, как «взлет других» порождает рост национализма и раздробленности, который постепенно разорвет в клочья тот миропорядок, который США строили последние 60 лет (Закария 2008; 2009). Но он ошибался. США, едва восстановившись после кризиса, избрали третий вариант – подорвать мощь соперников и тем самым остаться на прежних позициях единственной сверхдержавы. Эти усилия США в последние несколько лет особенно увеличивают турбулентность в мире. При этом цена, которую мир заплатит за их амбиции, Соединенные Штаты, по всей видимости, не волнует. И хотя все чаще раздаются призывы, что США следует более трезво взглянуть на истинную цену якобы добрых намерений, оторванных от реальности (Хейвел 2015), американцы их не слышат.

Все это значит, что новый мировой порядок установится со значительными трудностями. Однако рано или поздно он установится, и это уже будет не американский мир. Но вопрос о том, не может ли «закат» США в конечном счете обернуться их новым «восходом», конечно, остается открытым и дискуссионным, тем более что очень многие американцы не хотят мириться с таким положением вещей. К тому же некоторая стабилизация американской экономики и активизация в традициях гегемонии внешней политики поддерживает надежды тех, кто верит, что американский век будет длиться долго. Многие надеются на некое технологическое или иное чудо, которое возродит американскую мощь, либо на способность США сдержать соперников. Разного рода возможности поддержать лидерство Соединенных Штатов отмечают многие (см., например: Милн 2008; Кеннеди 2009; Бреммер 2015; Тройо 2015). Насколько эти суждения обоснованы, мы рассмотрим ниже.

Необходимость нового порядка, проблемы переходного периода к нему и баланса сил. Бремя единственной сверхдержавы оказывается непосильным. Ей приходится считаться с тем, что ее воля сталкивается не просто с желаниями других наций, но уже с региональными, а то и мировыми интересами. Невозможно все время уверять, что интересы США – это интересы мира, немыслимо неопределенно долго нести бремя сверхдержавы, вмешиваясь во все (Бьюкенен 2015). Неудивительно, что даже поддержание претензий на это становится непосильной задачей, а реакция на недостаток сил – все более нервной.

В то же время надежды некоторых политологов и экономистов на скорый и обвальный крах США беспочвенны: такое сокращение, скорее всего, будет происходить постепенно, по мере того как объективные обстоятельства, включая рост периферийных стран, будут этому способствовать. Как говорит знаток «великих держав» П. Кеннеди, этот уход будет долгим (Кеннеди 2009; см. также: NIC 2008; Закария 2009 ). Кроме того, надо учитывать, что мир в целом пока еще заинтересован в сохранении американского лидерства (см., например: Барбер 2014; Закария 2009).

Действительно, ослабление лидерских функций США несет множество проблем. Обычно предполагается, что место США как лидера займет ЕС, Китай или кто-то еще (от Индии до России; но чаще всего речь идет о Китае). Тем не менее это глубокое заблуждение, дело вовсе не обойдется простой сменой лидера. Поэтому крайне необходимо активно исследовать весь спектр вытекающих из этого процесса последствий.

Наши предположения о принципах нового мирового порядка опираются на следующие выводы. Во-первых, на смену США не может прийти новый гегемон, который бы обладал таким же набором лидерских преимуществ, каким сегодня обладают Соединенные Штаты. А следовательно, потеря США статуса лидера приведет к коренному изменению всей структуры мирового экономического и политического порядка. И поэтому (а также и по многим другим причинам) утрата США роли лидера будет означать глубокую, весьма трудную и кризисную трансформацию самой Мир-Системы, даже ближайшие последствия которой во многом неясны (подробнее об этом см.: Grinin 2009; 2011; 2012a; 2012b; Grinin, Korotayev 2010b; 2011; 2015).

Во-вторых, ослабление лидерских возможностей Соединенных Штатов неизбежно и будет проявляться все заметнее при сохранении у США целого ряда преимуществ перед другими конкурентами в борьбе за лидерство (Бреммер 2015; Бирлинг 2015; Зaкария 2009). В-третьих, мир в определенной мере заинтересован в «мягком» лидерстве США, но никак не в диктаторе, задача которого – любыми методами подорвать мощь соперников. В-четвертых, для перехода к новому состоянию мира придется на ощупь искать и формировать принципы и условия, создавать прецеденты и нужные комбинации. Следовательно, это будет трудный и долгий поиск. В-пятых, путь к новому мировому порядку связан с временным усилением турбулентности и конфликтности, нестабильности, борьбы различных версий нового порядка, то есть с наличием определенного мирового «беспорядка».

Таким образом, сегодня все отчетливее просматриваются тенденции к тому, что новый мировой порядок будет иным, миром без гегемона, хотя он и будет включать в себя те или иные центры силы и влияния, среди которых, возможно, важнейшим будут оставаться США. Но они могут претендовать только на звание «первого среди равных», а не на роль сверхдержавы и гегемона (NIC 2008; Закария 2009). Соответственно вырисовываются два сценария «ухода» США: 1) осмысленный и наиболее выгодный для них в долго-срочной перспективе путь строительства нового мирового порядка с максимальным сохранением своего влияния, но не диктата; 2) ожесточенная борьба США за сохранение статус-кво, включая всевозможные действия по подрыву и ослаблению соперников. Это будет неизбежно создавать постоянную напряженность и конфликтность. Пока создается впечатление, что США избирают второй путь (хотя очередной экономический кризис может заставить их свернуть на первый, правда, много времени и возможностей уже будет утрачено). Но даже при движении по второму пути США вынуждены будут все активнее искать союзников, формировать новые глобальные союзы (см. ниже). Так или иначе, именно борьба вокруг гегемонии США и позиция Америки в отношении крупных и быстрорастущих стран будет составлять главную интригу современных глобальных противоречий .

Почему усиление «беспорядка» в известной мере если не неизбежно, то более вероятно, чем «мягкий» переход? Прежде всего потому, что движение к новому состоянию требует мудрости и компромиссов со стороны всех, особенно США. Однако мудрость всегда являлась дефицитным качеством в среде политических элит. Но есть и более глубокие причины. Радикальное изменение баланса экономических сил в мире, о котором мы говорили выше, создает объективные условия для пересмотра мирового порядка. Однако оно вовсе не влечет за собой автоматическое изменение и военно-поли-тического баланса. Для этого, образно говоря, требуется «подтягивание» политической составляющей мирового развития (политической глобализации) к экономической. Очевидно, что вторая значительно опередила первую. И дальнейшее развитие без такого «подтягивания» будет затруднительным. Такое неизбежное сокращение разрыва между экономической и политической глобализацией мы назвали в свое время реконфигурацией Мир-Системы (см.: Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012).

Основные векторы этой реконфигурации − ослабление прежнего центра Мир-Системы (США и Запада), одновременное усиление позиций ряда периферийных стран и в целом – увеличение роли в мировой экономике и политике развивающихся стран. Проявляться процесс реконфигурации в разных странах и регионах может по-разному, часто непредсказуемо. При этом надо иметь в виду, что такое «подтягивание» политической составляющей глобализации к экономической происходит рывками и означает более или менее сильные политические и геополитические кризисы в тех или иных регионах мира. Мы рассматриваем кризисы и потрясения на Ближнем Востоке начиная с 2010 г., а также кризис на Украине именно как такие «реконфигуративные» кризисы, которые одновременно становятся и геополитическими, требующими изменения мирового порядка (Гринин и др. 2016). При этом становится все более вероятным возникновение серьезных и внезапных кризисов также в других регионах. Внезапность их может быть сродни землетрясениям. И, продолжая геологические сравнения, стоит заметить, что подобно тому как тектонические сдвиги происходят по линии наиболее пластичных участков земной коры на границах тектонических плит, такого же рода «реконфигурационные» кризисы также возникают в регионах и обществах, наименее устойчивых и лежащих на стыках геополитических «плит». И Ближний Восток, и Украина относятся к таким регионам . Поэтому можно предположить, что особенно сильные изменения будут происходить в периферийных странах, которые, образно говоря, лежат именно на таких «стыках».

Предшествующий формированию нового мирового порядка период «подтягивания» политической составляющей неизбежно втянет мир на определенное время (одно-два десятилетия) в турбулентную эпоху кризисов и усиления напряженности. Но экономическое развитие мира в этот период будет относительно слабым (Grinin 2009; Гринин 2012; Grinin, Korotayev 2012; 2014a; 2015), становясь амбивалентным фактором, не только дополнительно усиливающим напряженность, но и склоняющим страны к сотрудничеству.

IV. ПОЧЕМУ И КАК МИРОВОЙ ПОРЯДОК ДОЛЖЕН ИЗМЕНИТЬСЯ

Почему мировой порядок должен измениться? Сначала рассмотрим причины и направление вероятного изменения баланса сил. Необходимо четко различать два аспекта проблемы. Первый – объективные причины и тенденции, которые делают процесс изменения неизбежным. Второй – конкретный ход событий, предугадать который крайне сложно (здесь возможны временные и существенные победы США). И все же изменить ход событий радикально для США возможно только в случае, если они смогут вновь увеличить свою долю в мировом ВВП и других показателях, что пока представляется почти невероятным. Напротив, мы полагаем, что тенденция (пусть с колебаниями) более быстрого экономического роста развивающихся стран по сравнению с развитыми будет доминировать в ближайшие два десятилетия, что может необратимо повлиять на изменение мирового порядка. Чтобы лучше аргументировать данные идеи, рассмотрим в динамике, как трансформируются основные преимущества, позволяющие сегодня поддерживать гегемонию Запада, а именно: финансовое, технологическое и экономическое превосходство .

Финансовое преобладание – одно из самых главных преимуществ Запада, используемое в том числе и для обрушения экономики соперников. По объему оборота капиталов, мощи финансовых и банковских корпораций, стоимости активов и т. п. западные страны превосходят остальные государства едва ли не в той же степени, в какой ранее превосходили их в промышленном развитии. Также исключительно важным преимуществом западных стран являются свободно конвертируемые валюты. По мнению П. Кругмана (2013), странам с такими валютами можно не заботиться об объеме эмиссии и долгов. Действительно, в какой-то степени рост экономики Запада с 2008 г. в основном обеспечили именно финансовые технологии.

Преимущества западной валютно-финансовой системы являются важной частью современного мирового порядка (см., например: Сорос 2009). В какой-то мере в последние два-три десятилетия возникло новое разделение труда в мире: финансовая деятельность сосредоточилась в США и западных странах, а промышленное производство (в том числе и в обрабатывающих отраслях) в большей степени перешло в развивающиеся страны. Но разрыв в финансовой сфере будет сокращаться и потому, что рост экономик развивающихся стран требует соответствующей финансовой базы, и потому, что рано или поздно значимость валют и финансовых центров этих государств возрастет. Сегодня западные экономики находятся между Сциллой слабого экономического роста с низкими ставками и Харибдой сверхзадолженности, которая может грозить государственным дефолтом. Это своего рода ловушка, выход из которой неочевиден. Все это, особенно в связи с новыми финансовыми кризисами (которые неизбежны и могут обрушить надувшиеся «пузыри» акций и облигаций), в конечном итоге приведет к тому, что система международных расчетов, основанная на долларе, начнет трансформироваться, и это будет хорошей возможностью для изменения мировой валютной системы в целом. А с этим, естественно, уменьшится и превосходство Запада.

Технологическое превосходство. При сохраняющемся превосходстве Запада уровень его технологического отрыва все же уменьшается и будет уменьшаться за счет следующих тенденций. Во многих крупных корпорациях и научных лабораториях работает большое число ученых и технических специалистов из развивающихся стран (которые, соответственно, становятся носителями инновационной информации и технологии). Многих специалистов приглашают развивающиеся страны, другие сами охотно ищут такие вакансии, поскольку на Западе вакансий недостаточно. Такие государства, как Китай, стали активно приобретать целые корпорации с их технологиями. КНР и другие продвинутые развивающиеся страны несут технологии в менее развитые общества. ТНК вынуждены переносить все больше технологий в развивающиеся страны и частично поощрять в этих странах передовые научные исследования. И чем больше развивающиеся страны продвинутся в культурно-научном отношении, чем больше там будет квалифицированных научно-технических кадров, тем активнее пойдет процесс переноса в них части исследований (где издержки на персонал существенно меньше). Произойдет нечто похожее на перенос промышленных предприятий.

На формирование нового баланса значительно влияет технологическая составляющая, прорыв к инновационной экономике. Мы уже высказывали свои предположения, что новая мощная технологическая волна начнется в 2030–2040-е гг. (см.: Гринин А. Л., Гринин Л. Е. 2015). И от того, кто возглавит («оседлает») новый технологический уклад, во многом зависят контуры нового мирового порядка, тем более если эти инновации конвертируются и в военное превосходство. Разумеется, США имеют шансы удержать свое лидерство в мире. Но вполне вероятно, что прорыв к новым технологиям произойдет на стыке первого и третьего миров, в каких-либо ТНК, принадлежащих одновременно и метрополии, и периферийным странам (что, кстати, будет вполне логично для глобального мира).

Однако даже в случае нового технологического рывка на Западе этим обществам с ограниченными трудовыми ресурсами и населением, которое все более отвыкает от работы на промышленных предприятиях, будет сложно развернуть какие-либо новые инновационные массовые производства только в собственных государствах. И тогда либо начнется новый виток деиндустриализации, когда оставшаяся индустрия будет сворачиваться и переводиться за рубеж (что опять-таки усилит развивающиеся страны), либо часть инновационных производств начнет разворачиваться в развивающихся странах. То есть даже если технологический отрыв Запада произойдет вновь, он не будет столь значительным и фатальным, как случалось ранее.

Экономическое превосходство Запада в настоящий момент выражается в более высоком уровне организации и производительности труда, доходов на душу населения, общей трудовой и деловой культуры. Однако этот разрыв все же постепенно сокращается, поскольку производительность труда в развивающихся странах растет существенно быстрее, чем в развитых. Мы полагаем, что такая тенденция будет продолжаться еще достаточно долгое время. Дело в том, что в первых огромный рост производительности идет за счет притока сельского населения в промышленность и строительство, постепенной механизации сельского хозяйства. А в западных странах основные рабочие места создаются в сфере услуг, где рост производительности труда не слишком велик. При этом часть сферы квалифицированных услуг (программирование, менеджмент, бухгалтерия и т. п.) уходит в развивающиеся страны через информационные каналы (особого рода аутсорсинг, когда услуги оказываются людьми на удалении). В результате в западных странах у очень значительной части населения уровень доходов относительно низкий (ведь работа не слишком квалицированная), он не увеличивается или растет медленно, что приводит к постепенному размыванию среднего класса. Последний ранее был основой стабильности общества в развитых странах. Теперь же разрыв в доходах в обществе увеличивается (что достаточно опасно), а в развивающихся странах постепенно уменьшается, так как средний класс растет.

Резко повысить производительность в сфере услуг (например, за счет ее роботизации) если и возможно, то в отдаленном будущем. Но в целом даже такие прорывы не смогли бы переломить ситуацию с сокращением разрыва между развивающимися и развитыми странами. Уже сам по себе огромный растущий рынок развивающихся стран при неизбежных колебаниях, откатах и кризисах обеспечит тренд на экономический рост, рост производительности и благосостояния их населения, хотя на это потребуется несколько десяти-летий.

Соответственно экономическая структура Мир-Системы начнет перестраиваться, роль нынешнего ядра – уменьшаться.

Преимущества развивающихся стран. Третий мир начал движение к развитию, и его уже не остановить. С учетом его громадного населения это движение не может не быть грандиозным. Незападный мир составляет 6/7 всего населения нашей планеты и, что особенно важно, еще большую часть молодого населения (там живет примерно 7/8 молодежи мира). Развивающиеся экономики все заметнее настраиваются на рост, а население – на повышение своего образовательного, культурного, экономического уровня. При этом множество стран, в которых проживает примерно четверть населения планеты, пока мало затронуты стремлением к росту и улучшениям. Однако большинство из них рано или поздно осознают его необходимость. А в странах, которые уже начали свой подъем, до половины жителей придерживаются архаичного образа жизни. Иными словами, основная часть населения развивающихся стран фактически еще не включилась в подъем, в активное стремление к росту, заработку, повышению квалификации. То есть резервы роста здесь огромные.

Такое включение будет более массовым уже на уровне поколения, которое сейчас молодо, при этом разрыв в численности молодежи между первым и третьим миром будет увеличиваться. Волна за волной будут подниматься развивающиеся страны. Многие из них уже сегодня превосходят по населению Германию и приближаются к Японии, а другие, такие как Бангладеш (166,3 млн), Индонезия (253,6 млн), Нигерия (177,3 млн), превосходят Японию, составляя от половины или трех четвертей населения США (318 млн). Не говоря уже об Индии с ее 1,3 млрд человек – больше, чем во всех развитых странах, вместе взятых. И население это будет заметными темпами расти далее.

Также следует иметь в виду, что рождаемость в этих странах сокращается, где-то быстрее, а где-то медленнее. Следовательно, с одной стороны, какое-то время за счет подрастающих детей численность молодежи и трудовых ресурсов будет увеличиваться, но далее количество детей сократится, то есть иждивенцев станет меньше, а работающих больше (тем более что женщины, имеющие меньше детей, смогут также работать). Это создает так называемый демографический дивиденд. Развитые страны (и Китай) его уже истратили, зато во многих развивающихся странах будет наиболее благоприятное соотношение работающих и иждивенцев. А пожилых людей окажется не очень много . Это будет способствовать росту подушевого дохода. Таким образом, демографический аспект делает во многом неизбежным «подтягивание» развивающихся экономик к развитым, а в валовом отношении – к тому, что доля развивающихся стран станет существенно большей, чем развитых. На этом фоне проблемы обеспечения пожилых и престарелых людей на Западе будут только возрастать (см.: Гринин, Коротаев 2015).

А в долгосрочном плане в условиях глобализации и все более тесного взаимодействия экономик, роста значимости ТНК и финансовых потоков в целом, именно объемы производства и совокупная экономическая и демографическая мощь стран будут все заметнее определять баланс сил в мире и их влияние на формирующийся мировой порядок. Взгляды западного бизнеса (прежде всего ТНК) в условиях численно стагнирующего и стареющего населения собственных стран будут неизбежно обращены на растущие рынки и увеличивающееся количество потребителей в развивающихся странах. Будет продолжаться перенос разных форм экономической деятельности в эти страны. Вместе с активизацией экономических и финансовых стратегий развивающихся государств это сделает неизбежным изменение баланса сил и правил мирового порядка. Не следует забывать и о том, что среди населения развитых стран растет доля выходцев или потомков выходцев из развивающихся стран. К этому времени их будет очень много, а их влияние на общую культурную ситуацию в Европе и США, на политику и связь со странами исхода возрастет . И это может стать дополнительным крупным козырем развивающихся стран (наряду с культурными, технологическими и валютными вливаниями из развитых стран).

Переходный период и противоречивые тенденции. Такой период всегда содержит в себе множество противоречивых тенденций. Так, например, в условиях глобализации тенденция к сокращению суверенных прерогатив, многие из которых отчуждаются добровольно (например, при вступлении в различные наднациональные объединения, мировые соглашения и т. п.), объективна (Гринин 2005; 2008). Однако в настоящий момент наблюдается некоторый пересмотр отношения к суверенным полномочиям, поскольку целый ряд стран начал активно отстаивать свой суверенитет в связи с угрозой внутренней нестабильности, идущей от США. Но эта борьба за сохранение вроде бы старых институтов на самом деле означает борьбу уже за новый мировой порядок. Рассмотрим противоречия переходного периода на примере ТНК.

Создание новых транснациональных союзов. ТНК и метрополии. Сегодняшняя стратегия США, направленная на сохранение гегемонии, связана с созданием нескольких глобальных объединений, где Соединенные Штаты надеются доминировать и выгодно использовать ресурсы входящих в них государств себе на пользу. Это Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство между США и Евросоюзом (TTIP); Транстихоокеанское партнерство (TPP); договор по торговле услугами (Trade in Services Agreement, TISA). Переговоры по последнему ведутся в обстановке секретности. В октябре 2015 г. было объявлено о подписании Транстихоокеанского партнерства. Но это соглашение еще требуется ратифицировать. В отношении двух остальных пока много споров по условиям и есть сомнения в том, что их подписание вообще состоится. Тем не менее при поиске компромиссов рано или поздно они могут быть подписаны, объединив в этом случае страны, производящие от 1/2 до 2/3 мирового ВВП (соответственно по паритету покупательной способности или по номиналу). В этом случае США получат определенную, хотя и не слишком большую, выгоду. Однако мы согласны с выводами некоторых обозревателей (см., например: Hedges 2015), что эти соглашения более выгодны скорее ТНК США, чем американской экономике в целом. Американская экономика, напротив, может быть ослаблена расширением импорта и дальнейшим выводом производств из страны. Так что больше всего выиграют от этих партнерств, вероятно, такие быстрорастущие страны, как Вьетнам или Малайзия. Возможно также, что прав С. Глазьев (2015: ч. 2), говоря об ошибочности навязчивого стремления США к формированию Тихоокеанской и Трансатлантической зон преференциальной торговли и сотрудничества без участия стран БРИКС. Он считает, что США совершают ту же ошибку, что и предыдущий мировой лидер – Великобритания, которая в пору Великой депрессии стремилась защитить от американских товаров свою колониальную империю протекционистскими мерами.

Сказанное дает нам возможность продолжить тему роли ТНК в непреднамеренном ослаблении Запада и усилении развивающихся стран (происходящем помимо воли ТНК, просто потому, что они ищут наибольшую эффективность). По сути, в настоящее время ТНК нельзя уже рассматривать как принадлежащие только Западу. Во многом они являются частью экономики незападных стран. Происходит определенный «отрыв» этих гигантских корпораций от метрополии, в которой им тесно, и вопреки своей воле они все больше «льют воду на мельницу» развивающихся стран. Точно так же английские технологии и капиталы «оплодотворили» в XIX в. подъем США, Индии, Канады, Австралии, а сама Англия перестала быть мировым лидером.

Да, США и европейские страны по-прежнему могут юридически воздействовать на ТНК в определенных отношениях (особенно в плане подключения к санкциям, соблюдения определенных правил, запретов на импорт технологий; подтасовывания статистики, использования рейтингов в политических целях, сотрудничества с разведкой). Но в подавляющем большинстве случаев они действуют свободно под влиянием тех импульсов, которые идут из разных секторов, рынков и движений. В связи с этим представляется, что с некоторого времени (в частности, с начала деиндустриализации и так называемой финансовой революции, то есть с 1980-х гг.) интересы ТНК и стран-метрополий постепенно расходятся. Как известно, корпорации имеют собственные цели (Гэлбрейт 1976), часто отличные от общенациональных. Полагаем, что чем активнее будут расти незападные экономики и создаваться глобальные экономические объединения развитых стран с развивающимися, тем заметнее будет расхождение между интересами ТНК и экономик их стран-метрополий. Другими словами, представляется, что ТНК будут все активнее уходить на рынки развивающихся стран, если экономические возможности последних будут сулить им бóльшие прибыли. Тем более если топ-менеджмент таких корпораций будут во все большей степени составлять неамериканцы и неевропейцы.

Эпоха новых коалиций и контуры нового мирового порядка. Переход к новому порядку – это всегда поиск новых комбинаций. Неудивительно, что процесс «подтягивания» политической составляющей также вызвал усиление стремления к поиску новых союзов и партнерств, часто непривычных, нелогичных и неустойчивых (что не отменяет, разумеется, стремления сохранить старые объединения). Это движение, как мы видели, захватило даже США, хотя ранее они считали себя самодостаточными. Этот процесс активного создания различных союзов, комбинаций стран и их объединений мы назвали эпохой новых коалиций (см.: Гринин 2009б; 2012); он и станет основанием для формирования нового мирового порядка. Процессы формирования новых комбинаций и поиска новых оснований пойдут более активно после того, как острая фаза борьбы за сохранение гегемонии США в прежнем виде покажет неизбежность и разумность смены курса для этой страны (что уже прослеживается в заявлениях некоторых кандидатов в президенты).

Возможно, наиболее ярким примером процесса создания новых коалиций является БРИКС, которая появилась первоначально как фантазия экономиста, а затем обрела черты реального союза. При этом участие в данном неофициальном союзе открывает возможность присоединения к другим союзам, таким как ШОС или ЕврАзЭС. Это показывает, что страны будут участвовать в значительно большем количестве различных блоков, союзов и партнерств, чем сегодня, причем при активизации привлечения в союзы новых членов комбинации могут быть самыми разнообразными. В то же время в результате на какое-то время подвижность партнерств в рамках Мир-Системы усилится, возникающие союзы и коалиции порой могут представляться химерическими или эфемерными, что способно дополнительно усилить общую турбулентность.

По мере осознания того, что начинает формироваться новый мировой порядок, усилится конкурентная борьба за то, кто станет направлять процесс его формирования в мире и отдельных регионах. И тем силам, которые будут претендовать на лидерство, придется действовать под лозунгами более справедливого мирового и регионального устройства, для чего, естественно, необходимы союзники и блокировки. Поэтому неизбежно начнется перегруппировка сил на мировой и региональных аренах. В этом случае характер отстаивания национальных интересов, формы конфликтов постепенно начнут приобретать иной вид. Мы надеемся, что после определенного периода «игры без правил» мировая арена все же начнет рассматриваться как общее поле интересов, на котором надо устанавливать и поддерживать приемлемые и выгодные для всех правила игры. А это значит, что в самой концепции внешней политики постепенно, но очень неравномерно в ее практическом осуществлении откровенное преследование эгоистических интересов государств станет занимать меньше места, чем сегодня . Сказанное звучит утопично. Тем более что за последние несколько лет эгоистические подходы и двойные стандарты в политике как будто даже усилились. Однако, возможно, это свидетельствует о том, что мир находится на пути поиска принципов нового устройства. Вероятно, для этого потребуется пережить какие-то катаклизмы (вроде нового экономического кризиса), поскольку именно в кризисные моменты ситуация меняется более активно.

В процессе поиска наиболее устойчивых, выгодных и адекватных организационных решений постепенно некоторые из новых наднациональных союзов и объединений могут превратиться из временных в постоянные, тем самым начнется выработка эффективных институциональных форм нового миропорядка. В этом же процессе начнут вырабатываться некоторые новые нормы мирового права и новые общие принципы мирового порядка. А страны, продолжающие в грубой форме отстаивать национальный эгоистический интерес, в конечном счете проиграют.

V. ИЗМЕНЕНИЯ, НЕОБХОДИМЫЕ ДЛЯ ФОРМИРОВАНИЯ НОВОГО ПОРЯДКА

Итак, турбулентная эпоха должна в идеале привести к формированию нового баланса сил, к выработке основных принципов нового мирового порядка. Рассмотрим некоторые из этих принципов, но основе которых, возможно, он будет выстроен.

1. Система глобального влияния

Глобализация как объект регулирования и учета интересов. Мы думаем, что именно глобализация, как бы к ней ни относились, станет экономической основой для продвижения в формировании нового мирового порядка. Но для более устойчивого порядка необходим некий консенсус и опора на принципы компромисса, такие, как: «в одной лодке», «друзья – соперники», «не использовать недопустимых средств» и т. п. То есть в условиях неизбежного соперничества и попыток «перетянуть одеяло на себя» необходимость поддержки какого-то приемлемого устойчивого положения должна рассматриваться в качестве императива.

Поэтому мы полагаем, что хотя бы некоторые процессы глобализации должны быть оформлены в виде писаных или неписаных правил. Потребуется определенное упорядочение международной финансовой и экономической деятельности (в этом будет заинтересовано большинство стран, осознавших тяжелые последствия экономических кризисов). Здесь, разумеется, откроется большой простор для попыток усилить позиции определенных стран и блоков. Поскольку в процессе глобализации роль ТНК очень велика, каким-то формальным образом должны быть определены и позиции этих корпораций. В целом нам представляется, что, с одной стороны, должна усилиться ответственность корпораций за их публичные действия. Так, сегодня заявление крупнейшего рейтингового агентства может обрушить валюту, а то и экономику даже большой страны. Эти возможности должны быть ограничены соответствующей ответственностью (и уже ограничиваются, например правилами ЕС). Но с другой стороны, ТНК могут получить некоторые дополнительные привилегии и права. Какие, пока неясно, но понятно, что вокруг этого будет вестись довольно длительная и напряженная борьба. Еще одним серьезнейшим пунктом станет вопрос о мировой валюте, от решения которого зависит очень многое. Но, по-видимому, здесь движение будет двусторонним. С одной стороны, сохранятся и усилятся попытки развивающихся стран продвигать свои валюты и пытаться усилить их роль на международном финансовом рынке и пр., а с другой – грядущие мощные финансовые потрясения неизбежно приведут к хотя бы частичному пересмотру роли доллара в мире.

Усиление роли наднациональных союзов. О мировых регулирующих органах. Представляются вероятными следующие тренды: а) рост значения наднациональных организаций, представляющих интересы своих членов на мировой арене; б) некоторое упоря-дочение процесса трансформации национального суверенитета (в чем-то он сократится, в чем-то – усилится), так что национальное государство останется ведущим субъектом международного процесса, но уже будет вынуждено сосуществовать с другими субъектами – наднациональными и транснациональными; в) возникновение смешанного характера «концерта» мировых игроков в виде государств, их различных союзов, а возможно, и каких-то отдельных корпораций или организаций (подобно тому, как в средневековых парламентах и органах были представлены сразу и территории, и корпорации, и города, и знатные люди и т. п.).

Если такого рода наднациональные союзы получат определенные возможности влиять на ситуацию в мире, а тем более формальное право голоса на международных форумах, то это, с одной стороны, усилит стремление вступать в них, с другой – более тесно сплотит их членов изнутри.

Разумеется, встает вопрос о каких-либо новых мировых институтах, которые бы позволяли претворять новые принципы в жизнь. Хотя старые мировые органы вряд ли смогут играть соответствующую роль, в то же время они едва ли будут демонтированы. Скорее новые институты будут создаваться параллельно старым.

Новый мировой «концерт»? Итак, с одной стороны, система участников международной арены начнет постепенно трансформироваться, причем в сторону наднациональных акторов, с другой – разумеется, в ближайшие десятилетия трудно рассчитывать, что удастся создать систему, в которой могли бы эффективно участвовать все. Именно поэтому сокращение национального представительства за счет наднациональных объединений могло бы стать эффективным путем. Но в любом случае основную роль стали бы играть наиболее крупные наднациональные объединения и государства (последние могли бы быть представлены и самостоятельно, и от имени объединений).

Если новый порядок не будет ни однополюсным, ни двуполюсным, то соответственно, скорее всего, он будет представлять собой некий коллектив крупнейших игроков (стран и союзов). Что-то вроде G-x, то есть объединения трех – пяти – семи или более крупнейших держав и блоков, которые смогут каким-то образом обеспечивать и гарантировать новый порядок. Это могут быть, например, США вкупе с Тихоокеанским партнерством или каким-нибудь блоком, ЕС, Китаем, Индией, Россией. Либо последние три страны будут представлены также объединением БРИКС. Итоговый расклад сил может быть самым разным. То есть возникнет некий новый мировой «концерт» государств и надгосударственных союзов. Разумеется, всякого рода конфликты и коллизии всегда будут иметь место, но все же наиболее крупным игрокам договориться будет проще. А чтобы порядок держался, тренд должен идти в сторону институционализации этого «концерта» (возможно, с учетом опыта ООН, но более эффективно оформленного, что-то вроде права вето с несколькими уровнями участия и разными правами).

2. О принципах нового мирового порядка

Новый мировой порядок потребует достаточно устойчивого баланса сил и интересов, новых моделей наднационального управления и координации мировых процессов, новых принципов, способствующих уменьшению противостояния и стимулирующих сотрудничество. Сформулируем их краткий перечень.

1) Плюрализм политических режимов , то есть признание: а) правомерности и легитимности всех режимов; б) идеи, что любой режим (включая и демократический) имеет свои плюсы и минусы; в) ценности плюрализма режимов (подобно плюрализму религий).

2) Отказ от насильственного навязывания институтов (в том числе и насаждения демократии).