Ну что ж, девушка была неплохая вроде бы. На внешность приятная, да и в общем… тоже. Как многие, с которыми он встречался. Встречался, расставался. Сердце они не цепляли. Он даже думал иногда: придумали ее, любовь эту, что ли? Почитаешь книгу – за любовь все готовы были люди отдать. А в жизни?

Девушка смотрела на него и думала о том, что, возможно, теперь ей повезло. Хороший парень, не курит, не пьет, спокойный. И мама говорит: «Не упусти, дочка, где еще такого возьмешь?». А и правда, чего уж тут вилять из стороны в сторону. Где они такие еще? На земле не валяются. В общем, надо брать. Пока еще не остыл, пока не надоели друг другу.

О том, чтобы пожениться и жить «как все люди», первая заговорила она. И спросила – любит ли он ее? В ответ он угукнул что-то одобрительное. Не мог он эти слова произнести «я тебя люблю» и все тут! Как можно сказать, когда…не любишь? Да и как это – любить?

Вроде бы неловко было, после всего того, что между ними произошло, разрушать ее мечты. Да и сам он думал: надо прибиваться к одному берегу, сколько можно бегать от женитьбы…Неплохая девчонка, работящая. Хорошая жена будет.

Свадьбу сыграли «как у людей». Только на душе после свадьбы веселее не стало. Муторно было как-то, нерадостно. Будто попал в хорошо расставленные сети, и теперь обратного хода нет. Все вроде бы налажено было, только единения не было. Вроде все как чужие жили.

Он с усмешкой вспоминал о том, как представлял себе семейную жизнь. Дома пирогами пахнет, тепло, светло, жена его ждет с радостью. И чай заварен, и ужин приготовлен, и скатерть на столе…И она улыбается, щебечет о чем-то. И ему хорошо так, приятно, никуда бы не уходил из дома.

А на самом деле… Ноги домой иногда не шли. Никаких пирогов в помине не было, в лучшем случае в магазине купит. Какие уж тут улыбки, все на повышенных тонах, и нежности никакой, некогда на нежность время тратить…Друзья успокаивали: все так живут, чем ты лучше то? А ему не хотелось «как все», хотелось, чтобы было по-другому… Все его старания разбивались об ее упрямство. Она не хотела становиться лучше, не хотела наладить их жизнь, дома все чаще стал слышаться мат и грубые слова. Не от него, от нее. И он стал все реже бывать дома. Ходил на рыбалку, ездил на все выходные с друзьями, иногда в компании появлялись женщины. Но все они были такие же, как и его жена: грубоватые, «свои в доску»… Чужие женщины…

Руководство отправило их на обучение - повышать квалификацию. Целый день они слушали лекции, общались с коллегами из других организаций, обменивались информацией. Вечером опять собрались все вместе. Атмосфера была дружеской, теплой, народ шутил, смеялся, было весело и хорошо. Давно он уже так не проводил время. Вспоминали разные смешные случаи, происходившие на работе, делились мнениями о новом оборудовании. Они все здесь были на равных, поэтому никакого выпендрежа не было и в помине.

Услышав звонкий женский голос, он встрепенулся. Голос звучал, как колокольчик, нежно и весело. Потом он увидел женщину, чей голос его так поразил. Невысокая, худенькая, улыбчивая, - она была в центре внимания компании. Хотелось узнать, над чем так весело все смеются, что интересного они услышали. Время шло незаметно. Устроили настоящий капустник, с шутками, песнями, пародиями. И он, сидя в этой теплой, шумной компании, понял, что ему очень недоставало все это время такого свободного, раскованного, веселого общения. Не было никаких заморочек, изысков, но в то же время отсутствовали пошлость и грубость.

Глядя в ее глаза, он вдруг почувствовал, что его жизнь изменилась. Сердце колотилось так, что, казалось, выскочит из груди. Ощущение полета, свободы, радости было таким сильным, что хотелось петь и смеяться. Он понял, что влюбился. Влюбился с первого взгляда, с первого слова. Она была родной, понятной, близкой… Он смотрел на нее и думал: я ее люблю. От этого на сердце стало очень-очень хорошо. Вот она какая – любовь…Теплая, живая, настоящая, милая, душевная. Хотелось закричать на весь мир, что он любит ее. Кричать и не стесняться этих слов, идущих от самого сердца. И в то же время становилось страшно: сейчас закроет глаза, и это женщина исчезнет. Не может все это происходить с ним, который уже давно решил про себя, что любовь придумали писатели, ее нет и искать не имеет смысла. Она пришла, его любовь, тихой поступью, нежно глядя в глаза, не заигрывая и не соблазняя. Потому что ей это не нужно, потому что она покоряет все без боя, не требуя жертв и разрушений.

Хотелось взять эту женщину на руки и закружить, чтобы услышать ее смех и почувствовать ее дыхание совсем близко. Хотелось делать глупости и смотреть в ее глаза. Хотелось, чтобы она никогда-никогда не уходила из его жизни.

Она понимала, что этому мужчине надо выговориться. Это сразу чувствовалось. Он говорил о работе, о жизни, о родителях, о своих увлечениях... Рассказал, что не любит и что любит. Она сейчас знала о нем очень много личного и немножко тайного. Она слушала и удивлялась тому, что простое человеческое общение становится дефицитом. Он говорил, говорил, говорил, иногда смущенно умолкая, теряя нить. Она осторожно помогала, направляла его рассказ, понимая, что ему важно, чтобы его услышали. Она умела слушать внимательно, запоминая детали, помогая человеку выговориться, освободиться от груза проблем. Она не была психологом по образованию, она была им по призванию. Умела слушать и слышать. Сейчас, слушая и помогая этому мужчине, она понимала, насколько он одинок. Интересный человек задыхался от какой-то внутренней безысходности, от нежелания близких людей идти навстречу. И желая помочь ему, испытывая искренние сочувствие и заботу, она осторожно коснулась его руки своей рукой.

Ему показалось, что сердце остановилось. Стало не хватать воздуха. Прохладная ручка коснулась его руки и ласково погладила. Она защищала его от его же проблем, брала на себя часть тяжелой ноши одиночества и опустошенности. Он уткнулся головой в эти маленькие ручки и стал целовать их. Когда-то ему казалось, что целовать женщине руку, это – прошлый век. Но сейчас, вдыхая запах ее духов, он касался губами ее пальцев и испытывал неизведанные ранее чувства. Нежность к этой женщине переполняла его.

Она остановила его ласково, но властно. Одно движение, один взгляд и он готов был повиноваться, хотя только что ему казалось, что он может победить весь мир.

Ей не хотелось менять плоскость их отношений, но она уже понимала, что эта встреча будет иметь продолжение. Он не требовал близости, не хотел сиюминутного наслаждения, ему было необходимо большое чувство, которое он испытывал сам. Она понимала, что один вечер – это не повод для серьезных отношений. И в то же время чувствовала, что ее жизнь меняется, в нее вошло что-то важное, сильное, то, что называют коротким словом «любовь».

Они перезванивались каждый день. Он задыхался, не мог понять, как же жил до нее. Маленькая женщина, такая слабая, милая, ранимая, завоевала его сердце, покорила своей власти, и теперь он не мог жить «как все». Требовалось уже большее, нежели штамп в паспорте, чтобы удержать его теперь. И жена поняла, что муж отдаляется от нее, уходит, замыкается в каком-то своем мире. Она и не горевала. В ее жизни возник другой мужчина, и поэтому на развод она согласилась без колебаний.

Он подхватил ее на руки и закружил. Счастливый смех этой любимой и любящей женщины прозвучал как колокольчик, как самая лучшая в мире музыка.

Любовь движет всем на этой земле. Без нее нельзя дышать, жить, творить… Без нее можно лишь существовать. Долго существовать, думая, что так положено, так делают все и это предначертано судьбой. Но судьбой человеку предначертано любить! Не пропустить свое счастье, не пройти мимо, не поддаться на дешевую фальшивку. Ждать и верить, что любовь не обманет, придет в твою жизнь, озарит ее светом и теплом.

Элизабет Деланси

Предначертано судьбой

Посвящается Айзен и Ариэлле и их дорогому отцу.

Территория Монтана, Май 1883.

Джиб Бут отряхнул пыль со своей уже изрядно поношенной черной стетсоновской шляпы и надел ее на голову. Какое-то время он смотрел вдаль, упершись руками в бока. Перед ним был Стайлс, Монтана.

Было очевидно, что за последние одиннадцать лет местечко сильно изменилось. Когда Джиб был здесь в последний раз, Стайлс выглядел грязным захолустьем, обитатели которого кроме виски ничего больше не желали и буквально не просыхали от выпивки. Сейчас же в майских лучах солнца возвышались относительно высокие силуэты зданий, некоторые из них были раскрашены в красные и синие цвета с серыми крышами из шифера. На центральной улице городка появился даже тротуар со специальными ограждениями, кое-где стояли скамейки. Правда, как и прежде, посередине улицы красовалась огромная лужа, однако ни пней, ни валунов, как раньше, здесь уже не было.

Не было здесь и валявшихся в грязи пьяных горняков, которых обычно можно было видеть в прежние годы.

Не поверишь, как совершенно изменилось это захолустье, - произнес Джиб. - Этот городок стал вполне цивилизованным.

Кучер дилижанса вытаскивал из багажного ящика вещи Джиба и бормотал:

Вам судить, в какую сторону изменился здешний город, но одно ясно - изменения здесь действительно произошли.

От Диллона Джиб ехал на верху дилижанса, сидя рядом с кучером, который то и дело угощал его из своей фляжки виски и не умолкал, рассказывая все, что он знал о местах, мимо которых они проезжали. Казалось, что кучер знает абсолютно все о местных жителях, он в курсе всех событий, которые происходят в каждом городе от Айдахо до Миссури. В последнее время здесь только и говорили, что об открытии месторождения меди в Бьютте. Небольшой городишко стал быстро преображаться, и сейчас это настоящий город, куда многие направились, желая разбогатеть. Стайлс был неподалеку от этого города. «Континентал Майнинг Компани» была вынуждена приостановить выплату дивидентов и уволить рабочих.

Джибу пришлось всю дорогу слушать рассказы извозчика, которые стали ему уже надоедать. Он ехал в Стайлс лишь с одной целью - решить кое-какие проблемы и сразу же уехать. Такие провинциальные городишки никогда не прельщали его, и находиться в них дольше, чем требовалось, у Джиба желания не было. И вряд ли сейчас что-то могло задержать его здесь.

Увидимся на обратном пути, - сказал, прощаясь с кучером, Джиб.

Удачи, приятель, - ответил тот и тронулся в путь, направляясь к станционному зданию.

Джиб полез в карман за кисетом, скрутил папиросу и закурил, но сразу же зажмурился - дым от зажженной спички попал ему в глаза. Чувствовалась боль в горле от дешевого виски, которым кучер угощал его всю дорогу. Джиб чувствовал смертельную усталость после почти недельного пути на поезде из Сан-Франциско. Он даже не шелохнулся, услыхав удары рудодробилки, которые доносились с толчейной фабрики «Континентал Майнинг Компани».

Джиб думал сейчас о том, как бы скорее принять теплый душ, побриться и выспаться.

Он посмотрел на двери зданий в центре города и увидел мужчину с огромным пузом, едва сдерживаемым брюками, который стоял в дверях Бон Тона. Джиб пригляделся внимательно и узнал в нем старого знакомого. Джиб поспешил к нему навстречу, пройдя по дощатому настилу перед салуном, где стояло несколько столиков.

Деллвуд Петти, старина, привет, - сказал Джиб. Мужчина, уставившись на Джиба, сразу же узнал его и улыбнулся.

А, это ты, Джиб Бут? Я не знал, что ты приедешь, - говорил Деллвуд, похлопывая Джиба по плечу и окидывая его взглядом с ног до головы. - Ну что, приехал посмотреть, как мы тут живем? А ты изменился, стал настоящим мужчиной.

Добыча руды - дело сильных и выносливых мужчин, - ответил Джиб, а затем подшутил над толстопузым приятелем, владельцем заведения: - Конечно, если вот так сидеть целыми днями в пивной, получишь лишь такое брюхо, как у тебя.

Ничего плохого я в этом не нахожу. Это моя жизнь, - ответил Деллвуд, не обидевшись. - Пойдем выпьем, дружище, за старые времена.

Деллвуд нашел пару шатких старых стульев, знакомых Джибу.

Это старье все еще здесь? - сказал Джиб, ногой подтащив к себе стул-развалюху. Он вспомнил, как раньше, еще мальчишкой, он прятался под эти стулья и устраивал хлопушку под стулом Делла именно в тот момент, когда тот дремал и похрапывал. Очнувшись от хлопка, Делл кричал и ругался.

Да, мой бизнес пока еще не запрещен, - начал Деллвуд, садясь на стул. - Подобные заведения еще не закрыты. Правда, местные женщины-активистки против таких мест. Они объединились в борьбе против выпивки и оружия. Они добиваются, чтобы муниципальные власти запретили продавать спиртное в общественных местах. Знаешь, сколько в городе сейчас повыходило указов, распоряжений - больше, чем лягушек после дождя. Так они добьются, что и пивные, и бары закроют, - говорил без умолку Деллвуд, вытаскивая из-под своего стула заветную бутылку виски и тут же наливая себе, затем передавая ее Джибу. Джиб закурил.

Прекрасный выдался май, - сказал Джиб, немного отодвинув стул к стене, при этом сделав последнюю затяжку и выбросив окурок на тротуар.

А на центральной улице кипела жизнь: мимо проезжали конные экипажи, двухместные коляски с откидным верхом, повозки с грузом. По тротуару шли горняки в рабочей одежде, мимо проходили торопившиеся дамы, дети. Джиб просто не узнавал этот городишко, который раньше был захолустным. Но вот он узнал прежние здания. На центральной улице располагалась типография газеты «Сентайнел», бакалейная лавка Блюма, небольшое трехэтажное здание гостиницы.

Город прекрасно выглядит, - сказал Джиб, отпивая виски.

Дамы запрещают нам даже плюнуть на тротуар, - говорил Деллвуд, пуская клубы табачного дыма, пытаясь показать, что ему все эти новшества и порядки не по душе.

Джиб слушал его, зажав свой стакан с виски между колен и пытаясь скрутить себе еще одну папиросу. Когда он закуривал, он увидел двух дам, входящих в здание, на котором висела вывеска «Вилливер и компания». Это было что-то вроде торгового дома, которого прежде здесь не было. Дамы были одеты по последней моде, так, как одевались в Сент-Луисе или Нью-Йорке. На них были шляпы и юбки с гофрированными кружевами.

Никогда бы не захотел оказаться на месте женщин, - заметил Деллвуд, видя, что Джиб уставился на этих дам. - Им приходится постоянно следить за собой, за своей одеждой. Правда, это в них заложено природой, и никуда от этого не денешься, черт побери.

Джиб поправил шляпу, затянулся папиросой и подтвердил:

Да, это ты правильно подметил.

Солнце так пригревало, как будто сейчас было лето, а не весна. Джибу нравилось лето в горном крае Монтаны. Его восхищало чистое голубое небо, холмы, покрытые зеленым в сочетании с дикорастущими цветами, его пленил запах сосны и лесных ягод. Он еще раз затянулся папиросой, и на него нахлынули ностальгические воспоминания о тех годах, что он провел здесь, в Стайлсе. Размышляя, он невольно вспомнил обо всем, что сделал с тех пор, как покинул эти места. Джиб подумал, что за свои тридцать четыре года он пока не сделал ничего такого, чем можно было бы гордиться.

Доктор Мэткаф всегда пытался помочь ему, наставить его на путь истинный. Джибу иногда хотелось сделать что-то стоящее, полезное, но он так и не решался на это. Сейчас он хотел отправиться на восток, построить там хороший дом и спокойно жить. Конечно, доктору это, возможно, показалось бы не бог весть чем, но Джибу этого очень хотелось.

Ну, и какие у тебя планы, парень? - спросил Деллвуд. - Ты здесь проездом или как?

Джиб посмотрел на Делла, на его состарившееся лицо, напоминавшее собачью морду, и сказал:

Ты очень любопытен. Какая тебе разница, зачем я здесь, - у меня что, не может быть никаких дел?

Ну ладно, парень, пардон… мои брюки… - сказал Деллвуд, застегивая расстегнувшуюся верхнюю пуговицу на брюках, которая от натуги чуть было совсем не оторвалась, после чего Деллвуд громко отрыгнул.

Дело в том, что я приехал увидеться с доктором Мэткафом и поговорить с ним по некоторым вопросам.

Лицо Деллвуда сразу же изменилось при упоминании имени доктора.

Ты что, не знаешь?! Доктор мертв. Он умер около семи месяцев назад.

Ножки стула, на котором сидел Джиб, сползли с настила на тротуар.

Это случилось прошлой осенью, в октябре, да, в октябре. Несчастный случай произошел по дороге из Красной долины. Его нашли лежащим на дороге со сломанной шеей. Кабриолет, на котором он ехал, перевернулся.

Джиб на минуту представил себе высокого, величественного мужчину, восседавшего в черной коляске. Ему стало жутко от услышанной новости. Рука, в которой была папироса, задрожала, в горле пересохло. Он попытался отвлечься от этого видения и глотнул виски.

Грандиозные были похороны, по масонскому обряду, - говорил Деллвуд. - Был оркестр с духовыми инструментами, много людей, разных, кто знал его или кому он помогал. Пришли на похороны даже из отдаленных мест, из Дир Лолжа.

Джиб снял шляпу и сказал:

Эта смерть многих потрясла.

Да, перед смертью доктор много успел сделать. Он оставил своей жене колоссальное состояние. Поговаривали, что он вкладывал деньги в горное дело, в Калифорнии. У вдовы осталось не меньше ста пятидесяти тысяч долларов.

Вдова?! - Джиб от удивления чуть было не упал со стула.

Да, вдова, родом из Чикаго.

В голове у Джиба все помутилось. Он мысленно повторил, что доктор оставил жене сто пятьдесят тысяч! Он Открыл уже рот и чуть не закричал, но здравый смысл остановил его. Он почесал свой колючий подбородок, стараясь выглядеть вдумчиво, а про себя он подумал: «Вот уж не знал, что у доктора была жена».

Деллвуд как будто прочитал его мысли и, прищурившись, сказал:

Имей в виду, вдова доктора - порядочная женщина, ее никто в обиду не даст, выброси из головы сразу, если туда что зашло насчет нее.

Джиба потрясла новость, которую сообщил Деллвуд. Он пускал клубы дыма и все думал о вдове. Доктор оставил ей все! О, Боже всемогущий, у него ничего больше не было?

Сейчас вдова занялась делами мужа.

Женщина - врач?

Ну да, а что тут такого? Врача здесь все равно пока нет, правда, один врач приезжал из Диллона, но он в основном лечит скот.

«Женщина-врач», - думал про себя Джиб. В Калифорнии ему доводилось знать одну такую врачиху. На ней всегда были бутсы, которые носят горняки, у нее были усики, однако она неплохо справлялась со своим делом.

Жена доктора в основном обслуживает женщин, - говорил Деллвуд. - Но она не отказывается помочь и мужчинам. Она помогла бедняге Джиму Ферри, когда ему в глаз попал осколок пистона, - сказал Деллвуд, ковыряя зубочисткой во рту, а затем, подтолкнув Джиба, ехидно заметил: - Надеюсь, что ты не замышляешь ничего такого, что было бы ей во вред?

Болтовня Деллвуда начинала уже раздражать Джиба.

Знаешь, я был бы тебе признателен, если бы ты перестал задевать меня, Делл.

Черт побери! Парень! Я и не знал, что ты приедешь. Послушай, я вспомнил, что недавно здесь были двое парней с озабоченным видом. Кажется, они очень интересовались тобой, все расспрашивали о тебе.

Джиб выругался вслух. Он должен был догадаться, что эти два ублюдка - Вайли и Трэск идут по его следу и, если они поймают его, то ему несдобровать и не избежать той участи, что постигла бедного доктора. И, дай бог, если его, Джиба, похоронят на кладбище. Джибу стало как-то не по себе от этих мыслей, и он подумал, что задерживаться здесь не стоит, надо побыстрее уезжать отсюда.

Вдруг Деллвуд подтолкнул его и кивнул в сторону улицы. Из торгового дома Вилливера выходили те две дамы. Одна была высокая, стройная, а другая - низкого роста, очень полная.

Та, что высокая, это она, - сказал Деллвуд. - А вторая - жена Джорджа Вилливера. Они здесь центральные фигуры. Жена Вилливера - королева, а миссис Мэткаф - принцесса, ее правая рука.

Дамы переходили улицу. Миссис Вилливер что-то говорила, а вдова доктора слушала ее. Она была вся в черном, стройная, даже с изящным силуэтом, и, конечно, на ней не было горняцких бутсов, не было и усиков. Дамы направлялись в сторону салуна, приближаясь к Джибу и Деллу.

Джиб едва успел поставить свой стакан с виски под стул, пряча за спиной папиросу, - «Вставай, Делл».

Деллвуд замешкался, а дамы уже были почти что рядом. Джиб приподнял шляпу и произнес:

Мое почтение, леди.

Рад видеть вас, леди, - поздоровался также Деллвуд, даже не успев спрятать свой стакан с виски.

Добрый день, мистер Петти, - хором ответили дамы, проигнорировав Джиба.

Джиб увидел жену доктора совсем близко. У нее было тонкое лицо с правильными чертами, очень нежная кожа. Волосы цвета грецкого ореха выглядывали из-под маленькой шляпки. Черная шерстяная пелерина прикрывала модное платье со складками, сшитое весьма добротно.

Она смотрела на него, и у Джиба от этого взгляда сильно заколотилось сердце. У нее были прекрасные глаза, напоминавшие драгоценные камни - аквамарины, которые Джиб видел в Мексике.

Все выглядело так, как будто сама судьба свела их здесь, в этом месте. Джиб улыбнулся. Его улыбка была откровенной и дружелюбной, без всяких задних мыслей.

Но кому-то могло показаться фальшью, уловкой. Вскоре дамы ушли, оставив в воздухе какой-то приятный аромат. Джиб всматривался в ее удаляющийся силуэт. Она походила на стройного грациозного черного лебедя, плывущего вдоль улицы с высоко поднятой головой.

Да садись ты, - сказал Деллвуд. - Ты что, так и будешь стоять с открытым ртом? У тебя же все уже на лице написано. Любой скажет, о чем ты сейчас думаешь. Все ясно, как божий день.

Джиб опомнился и сел. Он представлял себе жену доктора старше: полной, более мужественной что ли, ведь ей приходилось иметь дело и с грубыми мужланами, лечить их. А она оказалась вовсе не такой, она была хрупкая, нежная, напоминала смиренную девушку.

Она слишком молода, чтобы быть врачом, - сказал Джиб.

Я думаю, она достаточно опытна, чтобы не попасть в твои сети, - ответил Деллвуд.

Джиб все еще анализировал увиденное. Он восхищался выразительными чертами лица и фигурой этой женщины.

Знаешь, Делл, она не в моем вкусе.

Богатая, симпатичная женщина во вкусе любого мужчины.

Джиб почувствовал, что окурок папиросы обжигает ему пальцы и выбросил его. Ему было интересно, слышала ли она от своего покойного мужа о нем, Джибе? Возможно, что-то доктор рассказывал ей.

В голове у Джиба вырисовывались контуры будущего плана в отношении этой прекрасной леди. Но он постарался пока отогнать эти мысли, так как желал хорошо выспаться. А завтра, размышлял он, можно будет сходить к ней, выразить соболезнование, тем более, что ехал он к доктору.

Джулия Мэткаф сидела за письменным столом красного дерева в кожаном кресле, в котором любил сидеть Эдвард. Перед ней лежал какой-то листок бумаги. Вот уже в течение часа она написала лишь несколько строк. Дважды в неделю она писала для «Сэнтайнел» небольшие статьи на разные темы о медицине и гигиене. Темой ее нынешней статьи была проблема проветривания помещений и опасности газовых плит. Она пыталась сконцентрировать все свое внимание на этом вопросе, покусывая кончик ручки, но ей это плохо удавалось. Статья не продвигалась. И причиной тому был Джиб Бут.

«Джиб Бут - мысленно произносила она это имя, затем сказала вслух: - Джиб Бут».

Джулия пыталась отвлечься от этих мыслей и вновь вернулась к статье: «В целях профилактики отравления газом в домашних условиях необходимо постоянно проветривать помещения, где находятся люди. Отравленный газом воздух, так же как и испорченная вода, являются одной из основных причин серьезных заболеваний».

Чистый воздух, вода, чистота и свет - все эти условия необходимы для здоровья людей, и только при этих условиях риск заболеваний будет меньше. Джулия подумала о своем доме. Здесь требовалась длительная уборка после долгой зимы. На окнах скопилась копоть, в комнатах было пыльно и даже грязно. А на улице была весна, и надо было думать о весенней уборке всего дома. К тому же, проповедуя здоровый образ жизни, Джулия должна была первая следовать своим советам.

«Даже незначительное поступление холодного воздуха с улицы будет достаточным, чтобы вытеснить из помещения через дымовую трубу вредный для здоровья теплый воздух, в котором содержится много вредных веществ», - написала Джулия.

Но опять ее мысли вернулись к высокому, широкоплечему мужчине, которого вчера утром она повстречала у Бон Тона. Правда, его внешний облик оставлял желать лучшего: нечищенные ботинки и запачканные грязью брюки, небритое лицо. Его внешний вид вполне соответствовал той репутации, которая сложилась у него в этом городе. Своим взглядом он совершенно обезоружил ее, думая, что ни одна женщина не сочтет это оскорбительным. Ну нет, как раз наоборот.

«Ради бога, - думала Джулия. - Джиба Бута в свое время заставили уехать из города, кажется, за убийство, и, если верить Луизе Вилливер, прежде чем он уедет отсюда на этот раз, он скомпрометирует, по крайней мере, половину женской части населения города. Но миссис Джулия Фрай Мэткаф не из таких, она порядочная женщина. Нет еще и года, как она вдова. Она не соблазнится ни на какие любовные интрижки».

Джулия вернулась к статье и продолжала: «Особенно важно проветривать спальные комнаты».

«Надо рассчитаться», - про себя проговорила Джулия, вспоминая содержание телеграммы, которая пришла от Бута доктору. Джулия отложила ручку и достала пожелтевший листок телеграммы, тщательно расправила его и прочитала: «Направляюсь на восток. Скоро буду в Стайлсе. Надо рассчитаться. Джиб Бут».

Ему нужны деньги? Или это месть? Месть кому? Джулия и представить не могла, что кто-то мог бы сводить счеты с Эдвардом. Тогда с кем?

Часы пробили половину одиннадцатого. Разные мысли мешали ей закончить статью, хотя дел у нее было много. Она попыталась все же завершить статью: «В дальнейшем автор рассмотрит важность правильного освещения в доме, которое благотворно влияет на зрение человека, а также затронет вопрос, как сочетать разумную экономию с пользой для здоровья».

Джулия промакнула написанное и прочитала все сначала. Многое из того, что она написала, она почерпнула из научных книг и журналов и была уверена, что читателям понравятся эти мысли.

Она так углубилась в чтение, что не услышала шагов по крыльцу. Кто-то постучал дверным кольцом во входную дверь. Она даже вздрогнула от неожиданности. Когда она была в коридоре, стук раздался опять.

Сейчас, сейчас, я открою, - сказала Джулия.

На ходу она стряхнула с бумазейного черного платья кошачью шерсть. Эдвард часто говорил, что черное особенно идет ей. Хотя и любой другой цвет ее платья ему всегда нравился. Ему понравилась ее бледность, светло-каштановые волосы, голубые глаза. «Но черный цвет, - говорил Эдвард улыбаясь, - придает тебе особую таинственность».

Сейчас, после смерти Эдварда, она постоянно носила черное, цвет траура.

Джулия посмотрелась в зеркало, затем взялась за дверную ручку входной двери. На крыльце стоял Джиб Бут, в руке он держал черную стетсоновскую шляпу, но сегодня она была тщательно вычищена. Лицо хорошо выбрито, волосы опрятно зачесаны, словом: перед ней сегодня был совсем другой человек.

Мадам, я Джильберт Бут, друг доктора.

Джулия почувствовала, что сердце ее забилось с каким-то необычным волнением. «Наверное, это нервы, - глупо так нервничать».

Что предначертано судьбой, всё сбудется,
Судьбу свою никто не обойдёт и не минует.
И смерть настигнет каждого из нас в свой час,
От неё не убежать, не скрыться никому из нас.
Коль суждено тонуть, то обязательно утонешь;
Коль суждено сгореть, то в пламени сгоришь;
Коль суждено - то разобьёшься в автомобиле.

Меня когда-то в этом убедили,
Две истории, две смерти, две судьбы…
Я расскажу об этом вам, и вы поверите,
Что рок, судьба иль Божье наказание,
Всегда существовали в мироздании:

В конце 60-х, в СССР, в семье родился мальчик,
Скажите мне, кто поверил бы тогда, в 60-х,
Что будем ездить и летать свободно мы по миру,
И кто-то отдыхать будет на Канарах,
А мальчик тот, погибнет в Эмиратах?
Ну, кто из нас поверил в эти сказочные байки,
Тогда б мы даже не поверили гадалке.
Но мальчик вырос, институт закончил, и улетел,
«последний раз» челночным рейсом в Дубаи,
И утонул, упав в автомобиле на дно залива…

Их было пятеро, из разных городов России.
Кто их там свёл? судьба? злой рок?
Иль Господь Бог? – Все они в могиле.
Кто, где, когда, в каких скрижалях,
Кто начертал в той самой Книге Жизни,
Что он умрёт в расцвете сил,
Вдали от дома, на чужбине…

Жила девчонка в городской квартире,
Не знала и не ведала, как печку истопить,
Что на ночь надо вьюшку приоткрыть,
Чтобы не угореть. Но полюбила парня,
С ним ушла, и в его доме угорела.
Когда и кем, такая смерть ей уготована?
Судьба или злой рок, закрыли в доме вьюшку?
Кому такие муки страшные в назидание,
Ей за грехи, или матери в наказание?
Чтоб помнила мучение своего дитя,
Пока ей смерть не принесёт забвение.

А парень тот, что был с ней в доме, выжил.
Он не утонул, он не разбился на автомобиле,
Он не угорел, он не погиб в Чечне…
Знать не за ним смерть приходила,

А забрала девочку, промучив две недели,
Святую душу, которая, жила, не ведая греха.
За что же Господи, она так мучилась тогда?
Что это было? Наказание? Испытание?
Кому? за что? И где она теперь, в Аду или Раю?
Она ведь даже не жила! в чем она так согрешила?
И где теперь её душа – осталась одинокая могила…

От смерти, как и от сумы не зарекайся,
Она придёт, ей час уже назначен.
И потому - живи и каждый день готовься,
Проси прощение за грехи и кайся,
И каждый день свой проживай,
Как будто он последний. Живи и помни:
Смертен ты и по делам нам каждому воздастся,
Не от тебя зависит: быть тебе в Раю или в Аду,
Всё за тебя и за меня Господь промыслил,
И смерть у нас у каждого своя, и ничего, никто,
В судьбе своей и смерти не изменит.

Смерть за плечами у каждого из нас,
Как плащ, на тонкой ниточке зависла,
И только Богу одному известно:
Когда петля затянется навечно,
Или тоненькая ниточка порвётся,
И ангельскими крыльями тот плащ,
Над жизнью вечной распахнётся.

Как предначертано судьбой – так и будет. Я на себе испытала горечь и боль этой фразы. Мой сын Тима рос слабым ребенком. Еще в роддоме мне говорили, что слабый малыш, слабый, не смогу выходить. Но я не смогла оставить Тимку в роддоме. Но видимо, судьба ему была уготована печальная… В годик чем-то отравился, едва не умер (а ведь со своей мамой его оставила, она за ним глаз да глаз). В два года умудрился сломать палец о кроватку. В три года в детском саду пролез в дырку в заборе и побрел гулять. Только поздно вечером я нашла его, забившегося под лестницу в подъезде, покусанного собакой. Четвертый год прожил на удивление спокойно. А пятый стал для него последним. Сделаю короткое отступление. У нас дома старый образец металлопластиковых дверей. То есть, из комнаты дверь можно было открывать и закрывать так, что с балкона ее открыть невозможно, потому что на балконе нет ручки. Короче, если ты зашел на балкон и захлопнул дверь – ее с легкостью можно открыть и с балкона. В тот день у меня на работе был выходной. Я забрала Тиму из детского сада, по дороге домой мы зашли на рынок, накупили конфет, фруктов. Но больше всего Тима облюбовал какие-то импортные, здоровые, красные яблоки. - Мамуль, ну хоть два яблочка мне купи! – упрашивал меня сын. Всего два яблока, я же не жадина. Купила три. Два сыну, одно себе, так сказать, на пробу. Протерла и по дороге съела. Вроде нормальное яблоко. Как зашли домой, Тима нагреб полные карманы конфет, взял яблоко и пошел в туалет. Я ему еще сказала, чтобы долго не засиживался, надо фрукты вымыть. Сама пошла на балкон, открыть окна, а то духота была страшная. Только зашла – дверь сквозняком захлопнулась (как я уже указала ранее, ничего страшного это из себя не представляло, так как я могла сама открыть дверь). Я только потянулась к раме, как слышу тихий-тихий кашель Тимы из туалета. Кинула в дверь… А она не открывается. Ну ни в какую, будто подперли с той стороны. Я перепугалась, стала бить по двери изо всех сил. Хоть и стекло, а разбить не могу, ну не столько во мне сил. А сын все кашлял, прямо взахлеб. Несколько минут я металась по балкону в поисках чего-то тяжелого, чтобы разбить стекло – как по злой судьбе – ничего. А с каждым звуком кашля я понимала, что ситуация просто на грани. Толкнула окно, стала кричать «помогите», хотя кому какое дело- то, 14 этаж. Вдруг кашель стих. Я стала звать сына, но мне никто не ответил. Я понимала, что случилось что-то непоправимое. Машинально уперлась руками на дверь и она с легкостью открылась… Я рванула в туалет… Тима лежал на полу среди рассыпанных конфет. В стороне валялось яблоко, несколько раз надкусанное. Лицо у сына была красное, глаза выпученные. Тимка подавился кожурой от яблока. Знать, так было написано судьбой, а я не могла ей помешать. Какие-то неведомые силы закрыли меня тогда на балконе. Дверь за много лет своей службы только однажды захлопнулась и не открылась, именно в тот день, когда по злой судьбе умер мой сынишка.

декабрь
2016

Здравствуйте, Assel.
Этим вопросом я задаюсь уже несколько лет. Вот какое понимание сложилось лично у меня на сегодняшний день. Итак, человек обладает полной свободой выбора ДО проживания им текущего момента (вечного сейчас), а уже после него, он может судить о прошедшем, как о наборе обусловленностей, повлекших то или иное решение. Т.е. с одной стороны человек предельно детерминирован, а с другой он реализует свою свободу выбора. Здесь кроется некий парадокс, если смотреть с позиции линейной ("последовательной") логики, и, в общем-то, чтобы разобраться в вопросе придётся выйти за её пределы. Иначе мы просто будем тыкаться в сплошное противоречие. Подробнее: человек не может ощутить свою детерминированность, ибо во время совершения действия и реализации своего выбора (текущий момент), объём обуславливающих факторов настолько велик, что человеческие способности никак не смогут позволить воспринять их полностью, и поэтому это действительно ощущается как полная свобода, а не запрограмированность. К тому же, пожалуй, ни один человек не в состоянии обладать таким объемом знаний, который бы описывал содержание всех причинно-следственных связей, чтобы после совершения чего-либо дать полный отчёт и тем самым подтвердить свою обусловленность. Т.е. можно сказать, что здесь происходит взаимодействие на двух уровнях: ощущение (свободной воли) и предположение-умозаключение (о безграничном количестве возможных обуславливающих факторов). Это похоже на действие какого-то механизма. Но что нам всё это даёт? Такая двойственная позиция может дать человеку возможность податься в крайности, например, можно начать жить наплевав на всё, ведь это вроде как всё равно неизбежность, чего уж там. Но не всё так просто. Для того, чтобы понимание этого вопроса действовало впрок саморазвитию человека, нужно добавить и постараться принять еще один элемент - тотальная личная ответственность. Таким образом, получается следующая схема: во всём видеть вселенскую неизбежность, собственную свободу воли и тотальную личную ответственность одновременно. Научиться воспринимать одновременно действительно важно, ибо это позволяет человеку сохранять некую лёгкость в момент совершения действий, не бояться за результат и т.д. В различных дисциплинах и учениях этот вопрос рассматривается и описывается по-разному, например, в трудах Карлоса Кастанеды, как я лично понял, это достигается путём "контролируемой глупости". Т.е. человек как будто бы верит верит в свою свободу выбора и принимает ощущение своего волеизъявления за чистую монету, считая себя автором, а где-то на другом уровне удерживается понимание своей обусловленности. Это похоже на игру перед самим собой. Благодаря этому повышается общая эффективность человека на своём личном пути. ИМХО
Материалов по данной теме достаточно.
Успехов!